ционар. Там ее ждет отличный уход, калорийное питание и
самое современное лечение. Желаю счастья и перевыполнения
производственной программы. Каждый лишний кирпич — удар
по врагу. Спокойной ночи.
С кем я оставлю тетю Машу? Лекарство... Масло... Тепло...
Что можно продать? Кому нужны мои вещи? Сколько за них
дадут? Схожу утром к директору. Говорят, он дядька добрый.
Сухопарая стройная секретарша неприязненно встретила
Риту.
— Сегодня у директора неприемный день.
— Доложите ему. Я вас очень прошу.
— Я вам русским языком объясняю. Директор принимает
по личным вопросам в среду. С восемнадцати до девятнадцати
часов.
— Я пройду к нему, — упрямо крикнула Рита и шагнула
к заветной двери. Гневно сверкнув глазами, секретарша одно
временно с Ритой бросилась к дверям. По ее лицу было видно,
что она готова своей тощей грудью преградить дорогу лю
бому, кто осмелится нарушить покой глубокочтимого хозяина.
Вернусь домой... На проходной не пропустят до конца
смены... Перелезу через забор... Страшно, застрелят... Там есть
одна лазейка... Попробую.
— Феодора Игнатьевна! Вы как всегда защищаете непри
ступную крепость от неприятеля, — раздался сзади Риты мо
лодой насмешливый голос. Рита обернулась. Перед ней стоял
высокий стройный юноша лет девятнадцати.
Ким. Сын директора. Мне его показывала Оксана. Он где-то в конторе работает... Попрошу его. Как зовут директора?
Вспомнила: Пантелей Иванович.
— Y меня к вам просьба, Ким Пантелеевич.
— Чем могу быть полезен? — галантно улыбнулся Ким.
— Y меня больная тетя. Я прогуляла вчера... За ней некому
ухаживать. Я хотела поговорить с вашим папой.
— Феодора Игнатьевна вас не пустила?
— Я не могу пускать всяких!
17
— Я сам поговорю с папой.
— Мне надо домой, к тете. Я спешу. Но до конца смены
через проходную не пропустят. Моя фамилия Воробьева. Мар
гарита Семеновна Воробьева.
— Я все устрою. Обождите в приемной, — твердо пообе
щал Ким.
Минут через пять он вышел из кабинета отца довольный
и сияющий.
— Директор приказал вас выпустить. При мне звонил на
проходную. Пошли. — Рита, возбужденная и обрадованная,
вышла из приемной. Ким шел рядом.
— Я сам не люблю Феодору. Но папа ее терпит. Верный
страж и защитник. Папа разрешил вам не выходить на работу
до конца следующей недели. С профкомом и парткомом он
это дело утрясет. Они у него смирные.
— Спасибо вам...
— Говори мне ты, — попросил Ким, обнажая в улыбке
острые мелкие зубы.
— До свидания, Ким Пантелеевич.
— До скорого свидания, только не Пантелеевич, пожалуй
ста. Меня в детсадике дразнили «Пантелей-Пантелей, ты во
руешь голубей», — дружелюбно и чуть-чуть насмешливо про
пел Ким.
Вечером, когда тетя Маша уснула, Рита вышла на улицу.
Шагах в пятидесяти от дома начинался пустырь. Раньше, до
войны, здесь был парк — нарядный и веселый. Как погрустнел
и обезлюдел он за последние годы. Рита присела на пень —
мертвый и равнодушный, как камень, рожденный в бесплод
ной пустыне Севера. В прошлую осень она часто сидела здесь,
«ужиная» запахами умирающих трав и шепотом деловито
бегущей речушки. Рите всегда хотелось есть, а по вечерам
голод грыз ее сильнее обычного. Утром — морген фри, — ве
чером — нос утри, — невесело шутила Рита, провожая гла
зами поблекшие листья, медленно плывшие к земле. Сегодня
бывший парк встретил ее неприветливым угрюмым молчанием.
Забытые, неухоженные деревья сиротливо жались к берегу
реки, все еще скованной тонким панцирем дряхлеющего льда.
Голые ветви спящих великанов настороженно замерли в ти
шине. Они словно ждали кого-то, ждали враждебно, со стра18
хом. В морозные вьюжные ночи прошлых зим к ним крались