крытая машина с еле видимым решетчатым окошком, ждал
свою пассажирку. Конвоиры помогли Рите сесть.
— Пошел! — крикну'л один из них.
Черный ворон медленно, как кладбищенский катафалк,
которому некуда торопиться, тронушся с места. Но с каждым
поворотом колеса черный ворон набирал скорость. Он спешил,
как спешит его зловещий тезка, учуявший, что чья-то смерть
близка, что скоро он полакомится холодной мертвячиной. Бли
же и ближе железные ворота тюрьмы. Они терпеливо ждут
возвращения Риты, ждут, когда их широко распахнут перед
ней.
88
В КАМЕРЕ ОСУЖДЕННЫХ
— Никаких жалоб, Рита, не пиши. Зряшная работа.
— Вы не правы, Аня...
— Пущай сама девочка решает. Какую задумку имеешь,
Рита?
— Я ничего не думаю, Аня.
— Так-то оно лучше, пожалуй... Я ведь тоже не полити
ческая. По пьянке сболтнула, ну и меня как политика осудили.
— А что лее вы все-таки сказали? — вмешалась в разговор
полегшая женщина.
Три ночи она спала рядом с Ритой, заботливо укрывая
ее поношенной шерстяной шалью.
— Не упомню, Елена Артемьевна. Из госпиталя пришла
весточка, что брату моему обе ноги и правую руку отрезали.
Ну, известно, повыла я с бабоньками. Опосля собрались у Лу
керьи. Она самогонку гнала, первачком попотчевала нас. Креп
кий первак... горит... Одна молодуха стала сказывать, да и сама
я про то хорошо знала, что мужика ее, Егора, за квартиру
посадили...
— За какую квартиру? — поинтересовалась Рита.
— За обныкновенную. Y Егора сестра до войны в Полтаве
жила. В войну вакуировалась. Вернулась, а квартиру ее на
чальник занял, он и на фронте не был, пороху не шохал. Егор
из госпиталя приехал на побывку. Видит — в доме чужие люди.
Где сестра, спрашивает Егор. А тот начальник нос воротит,
молчит. Соседи подсказали Егору, что его сестру в подвал
согнали. Пришел он к ней, а там темно, сыро, холодно. Ребя
тишки болеют, кашляют, плачут. Егор к начальству жаловаться
пошел. Не имеете полного права, — говорит, — выгонять мою
сестру. А те в ответ ему: В ее квартире на законном основании
проживает ответственный товарищ. О его выселении не может
быть и речи. Отстроим дома, получит ваша сестра квартиру.
А пока война, трудности. Егор к бугаю тому ответственному
пришел и кричит. Выметайся сей момент из дома! Бугай —
на Егора. Егор не утерпел и давай этого ответственного косты
лем охаживать. В щепки поломал на нем костыль. Засудили
89
Егора на восемь лет... И на медали его не поглядели, калечество
во внимание не взяли. Так вот, Егорова баба сказывает про
своего мужика, а я, как подвыпимши была, возьми и закричи:
Кака така советская власть, коли человека за правду засужи
вают. Нету у нас правильных партейцев, шкуродеры! И все
в таком ж е манере... Я-то сама не помню, это мне на суде
мои слова обсказали.
— Кто на вас донес? — спросила Елена Артемьевна.
— В нашей компании сидела Муська хромая. Городская она.
К нам в деревню по вакуации попала. Она все словечки мои
кому нужно шепнула. Я наперво думала простят... На десять
лет засудили. Брат в госпитале прознал о том, что меня засу
дили, слезно умолял жалобу от его имени самому Сталину
написать.
— И что же? — настороженно спросила Елена Артемьевна.
— Видно, не показали Сталину Мишуткину жалобу... На
место переслали... А на
1
местах, известно, как с нашим братом
расправляются. Срок прежний оставили. Только и того, что
два месяца с лишком в тюрьме продержали... Так бы давно
в лагерях была. Там вольготнее.
— А как же ваш брат?
— Не знаю, Елена Артемьевна... Как каменюка пудовая на
сердце у меня висит. Y Мишки-то одна рука, да и та левая.
Век горюну в тех госпиталях долеживать. Кому он безногий
да однорукий надобен... Я-то бы и забрала его, а теперь и