— И все же произошла какая-то ужасная ошибка... Я по
нимаю, когда судят нас, интеллигентов. Донесли... Оболгали...
Подсидели... Кто карьеру делает, кто за себя боится... Y кого
родные репрессированы или за границей... Могут и другие
причины повлиять... Сегодня поговоришь откровенно с подру
гой, а завтра твой разговор там известен дословно. Некоторые
с перепугу доносят, по принципу — я не донесу, так на меня
донесут... Это понятно. Но чтобы глухонемую за пропаганду
судили?! Даже я этого не подозревала. Хотя обо многом и
раньше слыхала от других... В бредовом сне такого не уви
дишь, — вслух рассуждала Елена Артемьевна.
— Я с вами не согласна, — перебила Елену Артемьевну
высокая смуглая женщина. Ее левая щека, обезображенная
багровым рубцом, нервно подергивалась.
— В чем вы не согласны со мной, Варвара Ивановна?
— А в том, что вы осуждаете всю нашу интеллигенцию.
Я — филолог и смею надеяться, что русскую литературу нем
ного знаю. Русские интеллигенты никогда не поддерживали
92
насилия и тем паче не были предателями. Бывало, бегали в
охранное отделение, случалось, что наушничали на друзей сво
их, но чаще, и гораздо чаще, шли в ссылку и в Сибирь, но
оставались людьми. Если ж теперь и есть такие, что готовы
предать близкого своего, то они...
— За что вас арестовали?
— Этот вопрос к делу не относится, Елена Артемьевна.
Y меня случай из ряда вон выходящий.
— А все-таки?
— Извольте, я вам отвечу... Я очень люблю Достоевского.
Как-то раз в тесном кругу своих коллег я сказала, что мнение
о том, будто Достоевский архиреакционный и архискверный
писатель, мягко говоря, не верно.
— Но Достоевский у нас не запрещен, — энергично воз
разила Елена Артемьевна.
— Вы правы. Но есть маленькая оговорка. В «Бесах» Досто
евский высмеивает Тургенева, Грановского, прямо нападает на
Нечаева, который организовал кружок «Народная расправа»
и убил одного студента за то, что он попытался покинуть этот
кружок. В книгах, изданных после резолюции, Нечаев числит
ся революционером домарксистского толка... с ошибками, вы
вихами, уклонами, но все же революционером. На мой взгляд,
Нечаев — заурядный убийца. Убить провокатора — это одно.
Но убить человека, который добровольно вступил в общество
и добровольно уходит из него, потому что не согласен с прог
раммой и целью этого общества, это просто убийство из мести.
Не захотел исповедовать мою религию — умирай! Любое поли
тическое течение, признает оно Бога или нет, — своеобразная
религия. Каждое из них переполнено добрыми целями. Цель
обещают выполнить в будущем, а злые дела творят в настоя
щем. Примеров тому — тьма! Торквемада сжег на костре
более десяти тысяч человек, сжег ради блага тех, кого он
сжигал.
— Блага? — недоверчиво протянула Елена Артемьевна.
— Вы не ослышались: именно блага. Торквемада считал
примерно так: если он сожжет грешника, то тело казненного
будет корчиться в муках полчаса, от силы — час. А если
помилует, то грешник обречен на вечные муки, и Торквемада
93
решил, что из жаркой любви к людям можно и даже следует
убивать этих людей.
— Вы отвлеклись, Варвара Ивановна. По-вашему, Достоев
ский был прав, высмеивая Тургенева и Грановского?
— Глубоко неправ, Елена Артемьевна. Грановский — пре
подаватель Московского университета. О нем я могу сказать
только со слов его современников. А Тургенева я очень люблю.
Люблю всего Тургенева, от притч и стихотворений в прозе до
«Вешних вод» и «Дыма». Но ведь и Герцен ругал Тургенева, и
бранил весьма нелестно. Однако Герцен-писатель одно, а Герцен-критик или читатель — другое. Толстой поругивал Шек
спира — и тоже весьма сердито. Что же теперь, обвинить Гер