97
ты или не согласен с убийством. Дети и раньше гибли без
твоего согласия, а этот ребенок погибнет только после твоего
одобрения, и ты, вольно или невольно, помогаешь убить его.
Но допустим, человечество перешагнет через эту гору и выска
жет свое добровольное согласие на убийство. И тут возникает
главный вопрос, а будет ли счастливо оно и нужно ли ему
такое счастье? Я думаю, что не будет.
— Почему? — спросила Елена Артемьевна.
— Каждый человек запятнан кровью. Y ребенка есть отец
и мать, а иначе эта жертва не будет полной. И мать, и отец
добровольно отдали своего ребенка ради счастливого будуще
го всего человечества. Не будем говорить о чувствах матери
и отца — они понятны... А другие отцы и матери? Когда прой
дет всеобщее ликование и восторг, а всякая радость бывает
недолгой, они, живя в счастье и довольстве, разве не содрог
нутся? Если бы только содрогнулись... Но их дети... Они вы
растут и жить будут без огорчений... Полюбят ли они своих
детей? И разве в сердцах самых бессовестных, а к тому време
ни они получат от жизни всё, не заговорит совесть? Если в
семье не любят детей, такая семья распадается или превра
щается в мертвую формальность. И эти дети будущего ста
нут тупыми бездушными тварями. Зачем любить? К чему стре
миться к близости? Я все равно хуже братоубийцы. И мне
остается только одно: наслаждаться благами земными. А су
меют ли они ими наслаждаться? Болезней — нет, горя — нет,
ранних смертей — нет. Зато и тепла человеческого, и чувства
простого — тоже нет... Какое же это счастье? От такого
счастья, а люди сумеют разглядеть его изнанку, они откажут
ся. Вот почему вопрос Карамазова неразрешим: согласится
человечество на жертву — оно потеряет свое лицо, а не согла
ситься оно сейчас не сможет. Никакие доводы рассудка не
принудят людей не совершать этого ритуального убийства. Лю
ди несчастливы сию минуту, а что будет через двадцать-трид
цать лет — это для них почти безразлично. И если эта проб
лема во всей полноте встанет перед нами, мы окажемся или
на положении буриданова осла, или сгоряча мы разрешим
этот вопрос, а когда спохватимся, будет поздно. Но если каж
дый поймет все последствия этой жертвы, а понять он должен,
то люди встанут, как тот осел между двумя телегами сена, и
98
умрут с голоду, так и не решив, из какой же телеги щипать
сено. С родом людским случится нечто вроде нервного пара
лича. Я рада, что такой вопрос не стоит всерьез перед нами.
— Такой вопрос стоял, если не перед всем человечеством,
то перед нашей интеллигенцией. И мы дали согласие на убий
ство ребенка.
— Как прикажете вас понимать, Елена Артемьевна? — с
плохо скрытым раздражением спросила Варвара Ивановна. Ее
изувеченная щека вздрагивала вдвое быстрее обычного.
— Вспомните Бунина, Репина и их коллег. Почему они
покинули Родину? Нас должен был насторожить их шаг... Нам
объяснили, что все они заблуждались, не поняли целей рево
люции, или ими двигали алчность и страсть к наживе, или
звериная ненависть к народу... Мы поверили в это, или сдела
ли вид, что поверили. Некоторые поплакали втихомолку, кое-кто показал кукиш в кармане, а многие оплевали их имена и
постарались вычеркнуть их из памяти. Правда, наши руково
дители, спохватившись, поняли, что без них прожить трудно...
Тогда обвинили печально знаменитый пролеткульт, а вкупе и
влюбе с ним — Российскую Ассоциацию Пролетарских Пи
сателей. Это они обругали Пушкина и Лермонтова, Репина и
Шаляпина. Кой-кого из ошельмованных восстановили в правах,
поставили им памятники, открыли музеи, а некоторые до сих
нор ходят в пасынках. Последнего поэта деревни, Есенина, усерд
но оплевывали. Правда, в Малой серии поэта издаются сти