хи Есенина. Но если его стихи могут прочитать тысячи, то
ругань в его адрес — миллионы. Заговорят и о нем, когда
нельзя уже будет умалчивать. А я не согласна с пословицей:
лучше поздно, чем никогда. Впрочем, оставлю лирику и лите
ратуру вам... Но разве не мы трусливо молчали
в
тридцать
седьмом, когда арестовывали партийных деятелей, военачаль
ников и ученых? Что касается первых и вторых, то здесь все
понятно... Распри, карьеризм, вождизм, личная ненависть, лож
но понятая государственная необходимость, уверенность в
собственной мудрости и непогрешимости — всего не назо
вешь... Да я и не хочу вмешиваться в их склоки... Но ученые...
Такие, как даже президент Академии сельскохозяйственных
наук Вавилов... Оии-то в чем были виноваты? Не признаете
вы такую науку как генетика, смеетесь над ней, ну и смейтесь
99
наздоровье. Однако ложную науку опровергают истинной на
укой, а не колючей проволокой лагерей. За Вавилова не всту
пился далее его брат, он акадехмик, имеет влияние в научных
кругах... Вот когда свершился грех братоубийства: «Каин, где
твой брат Авель?» «Разве я сторож брату моему?» — так
говорил первый братоубийца Каин. Исав продал первородство
за миску чечевичной похлебки, Иуда — Христа за тридцать
сребренников... Но если бы речь шла только об одном брате...
Так что ж принудило нас к молчанию? Страх? Да, был страх.
Я в те годы лсила в Москве и всё хорошо помню. Если ночью
возле дома останавливалась машина, то жильцы до утра не
спали. Калсдый ждал, не по мою ли душу пришли?.. Некото
рые думали и так: перемелется — мука будет. Я останусь и
уж тогда скажу свое слово.
А
кому оно нужно, его заветное
слово, сказанное не вовремя? Убитым? Узникам? Их родным?
Простые люди были обмануты, поверили чудовищным обви
нениям... О них можно сказать одно: «Прости их, Господи, ибо
не ведают, что творят». Ну а те, кто понимал весь ужас про
исходящего, те-то почему молчали? Может, кто из них и верил,
что жертвы необходимы для всеобщего счастья? Но это страш
ней всего. Они хотели на крови невинной построить всеобщее
благоденствие. И добровольно, заметьте, добровольно, благо
словили преступление. Вы скажете, что и раньше убивали
ученых, жгли на кострах, вешали и ссылали... Все это так... Но
ученые не рукоплескали при виде их трупов, не писали доно
сов... Мы же, зная или догадываясь о правде, с пеной у рта
кричим о врагах народа. Вот когда мы убивали ребенка, или,
если хотите, согласились с убийством...
— Я не потерплю, чтобы здесь в камере разводили анти
советскую агитацию! — раздался чей-то высокий громкий голос.
Елена Артемьевна вздрогнула, лицо ее вытянулось, губы
побледнели. Она с заметным усилием повернула голову и вни
мательно посмотрела в глаза своей неожиданной противнице.
Перед ней стояла женщина неопределенных лет, длинноносая,
рябая, бледная. В ее широко открытых неподвижных глазах
светилась непримиримая ненависть. Мясистые пальцы корот
ких рук судорожно сжимались в кулаки.
— Я не нуждаюсь в вашем разрешении! — гневно отре
зала Елена Артемьевна.
100
— Я так и доложу корпусному. Дежурная! Подойдите к
шестьдесят третьей! — неистовствовала рябая, громко бара
баня кулаком в дверь.
— Перестань стукать сей же момент, — раздался за две
рью голос дежурной по коридору.
— Откройте!
— Я тебе повизжу! — пригрозила дежурная, приоткрывая
кормушку.
— Моя фамилия Безыконникова! Зовут Аврора!
— Аврора! — недоверчиво протянула дежурная.
— При рождении меня поп Ориной назвал, а в двадцать
перво я себя переименовала на Аврору. И в паспорте напи
сано Аврора, — с гордостью пояснила Безыконникова.