Выбрать главу

но возразила Аня.

— Вы работали, Аня, ребенка растили. Я тоже, сколько

могла, работала. Двух сыновей похоронила.. Не герой я... Не

великий ученый... Знаю... Я просто человек... Дело свое люблю,

жизнь... Хотелось внучат понянчить... Трудно невесткам без

мужей... А меня — сюда... Генетик я... Не о генетике речь

сейчас... Пусть безумствуют, сажают, убивают во имя своих

идей... Пусть... А за что же так? Воры и проститутки — и те

лучше нас... Одни мы виноваты...

— Не слушайте их, Елена Артемьевна! С недопонятая они

так говорят, — успокаивала Аня.

— Правильное ты слово, Анечка, нашла: недопонятие. А

кто их этому недопонятию научил? Объясните, Варвара Ива­

новна.

— Умру я скоро... Не надрывайте сердца, Елена Артемьев­

на, — обреченно попросила Варвара Ивановна.

111

— Да и я пояса дуй вас не переживу, — поникла Елена

Артемьевна, — а вину свою и в могилу унесу... Молчали мы,

а ваши коллеги хуже того — писали... Сколько пасквилей на­

писано о таких, как я, вы и о тех, кто лучше и чище нас... Мы

пьем из горькой чаши презрения... А сколько мы налили в

эту чашу? И выпьют ли ее?..

— Не они писали... Заставили их... — слабо запротестовала

Варвара Ивановна.

— А если честного человека заставят убить невиновного,

разве он не убийца?

— Только в плохих книгах, Елена Артемьевна, люди до

конца честными остаются... А в жизни — нет. Ум человека —

такой иезуит, что он всему оправдание найдет. Писатель-иезуит

Бузенбаум задает вопрос: «Можно ли священнику-иезуиту вой­

ти в публичный дом?» И он же отвечает: «Безусловно, нельзя.

Но если священник пришел туда с целью спасти грешницу, то,

без сомнения, можно, даже если священник при этом оскоро­

мится». А можно ли солгать, когда судья спрашивает убийцу,

действительно ли он убил? «Безусловно, нельзя, — отвечает

Бузенбаум, — но если убийца сделал оговорку в уме, что свою

ясертву он не убивал до рождения, то можно». И так до беско­

нечности — нельзя-можно. Так и люди нашего круга: по со­

вести — нельзя, а по высшим сообраясениям — можно... Вы

правы были там, в камере... Дали мы свое согласие на убийство

ребенка... С плачем, под палкой, но дали. И если бы...

Но Варвара Ивановна не успела договорить. Конвоир и

двое его помощников медленно отодвинули дверь. В открытый

проем хлынул свежий воздух. Женщины торопливо спрыгива­

ли с нар, вылазили из темных уголков: места на нарах хвати­

ло далеко не всем. Каждая из них, жадно облизывая пересох­

шие губы, спешила к открытым дверям.

— Выходи, кто тут скандалил насчет воды! — приказал

конвоир.

Елена Артемьевна не успела выполнить его приказ. Ее

опередила Безыконникова.

— Переведите меня в другой вагон! К уголовникам, —

попросила Аврора.

— А в наш вагон ты не желаешь? — недобро усмехнулся

конвоир.

112

— Я не могу здесь жить ни минуты! Переведите меня! —

умоляла Безыконникова.

— Не можешь жить — помирай! — благодушно посове­

товал конвоир. — Отойди от дверей, некогда мне с тобой

цацкаться.

— Гражданин начальник! Я восемь лет в органах прора­

ботала. С бандитами посадите — слова не скажу. Не могу я

слушать вражескую агитацию. — Безыконникова говорила то­

ропливо, взахлеб. При каждом ее слове слюни летели во все

стороны.

— Кто тут агитирует? — настороженно спросил конвоир.

— Вот она, доктор фальшивый! Она и за воду скандал

подняла, — обличала Безыконникова Елену Артемьевну.

— Выходи, старуха! — потребовал конвоир.

Елена Артемьевна безучастно шагнула к дверям.

— Не слушайте ее! Аврора сама первая хулиганка! — за­

протестовала Аня, загораживая собой Елену Артемьевну.

— Безыконникова в тюрьме на дежурную жалилась.

— Ее из карцера на этап взяли!