И договорились! Она поверила нашим словам. Поверила?...
Тогда почему же?..
35
— Ты плюешь на отца. Я воспитал тебя. Работал на вас всю жизнь... А себя ты жалеешь, дочка?
— Себя?
— Ведь если я вор, то ты моя помощница. Я все до по следнего грамма отдавал семье — и ты не брезговала ничем.
— Ты прав, папа. Я была воровкой, но больше не буду.
Народницы. Нам рассказывали о них в партшколе. Они шли неправильным путем. Дочки генералов, буржуев пе реодевались в мужицкую одежду и уходили в деревню. Их ловили, отправляли в тюрьмы, на каторгу... И дочь моя такая же? Но они убегали из дому не потому, что их отцы говорили одно, а жили по-другому... Они боролись за народ... А она за что? Что если?...
— Раз ты надумала уходить — не удерживаю.
— Спасибо, папа.
— Но я хочу сказать тебе еще два слова.
— Слушаю, папа.
— Ты думаешь, мне одному привозят всякую всячину?
Ошибаешься, дочка. А другие руководители? Разве они живут на зарплате? Ты бывала у них дома, видела все своими гла зами... Почему такого здорового бугая, Витюшиного отца, на фронт не отправили?! И почему сам Витюша в тылу окола чивается?! Ты об этом задумывалась? Я тебе одно могу ска зать: все мы жить хотим — и помалкиваем.
— Значит, вы все такие? И справедливости нет?!
— Справедливость! Не тебе судить о ней. Что ты пони маешь в справедливости? Фашисты уничтожают миллионы со ветских людей. Наша армия сражается и побеждает. Но армия без оружия — не армия. Кто кует солдату оружие? Ты скажешь — народ. А на что способен народ без руководите лей? На моем заводе делают оружие и этим оружием бьют врага. Ты хочешь посадить руководителей на голодный паек?
Этого ты хочешь? Мы командуем армияхми, фабриками, заво дами. Мы — сыты, народ — голоден? Так ты хотела сказать?
Придет время, наедятся все. Ты вспомнила о туберкулезном санатории. Кто нужнее сейчас? Оружие или больные дети?
Если бы победили фашисты — они расстреляли бы этих детей!
А по-твоему выходит так. Пусть генерал сидит впроголодь, ду мает об ужине, а солдаты его бесславно гибнут, потому что
36
некому было разобрать план сражения. Ты такого равенства желаешь? Пока у нас еще есть несправедливости. Но это ненадолго, пройдет. Лучше смириться с маленьким злом, чем терпеть большое. Лес рубят — щепки летят. Зато посмотришь, какая жизнь будет у нас после войны. Мы освобождаем не только себя, а и весь мировой пролетариат от цепей прогнив шего насквозь капитализма. На наши плечи легла тяжелая задача: проложить дорогу к светлому будущему. И мы про ложим ее. А ты твердишь о Витюшииом папе, о яблоках, о...
Рите. Одна жизнь ничего не стоит. Борьба требует жертв.
Ты взрослая... Стыдно, дочка, не понимать большую правду и копаться в маленьких недостатках. Стыдно и глупо.
— Я пойду, папа.
Не убедил. Одних слов мало. Припугну.
— Прощай, дочка. Не забывай о КЗОТе.
— О чем?
— О Кодексе законов о труде. В военное время прогул приравнивается к дезертирству.
— Спасибо за предупреждение. Постараюсь не прогуливать.
— Молодец, дочка. Да, чуть не забыл. Если увидишь Во робьеву, напомни ей, чтоб она принесла бюллетень. Иначе — суд.
— Папа! Ким обещал ей...
— Какое мне дело до его обещаний? Он обманул ее — его забота! Я своему слову — хозяин. Но я ей ничего не обе щал. Спроси у брата.
— И ее посадят в тюрьму?
— Будет так, как решит суд...
— Ким изнасиловал Риту, а ты погонишь ее в тюрьму?
— Не я, а суд. Меня это не касается.
— Как ты можешь так говорить?
— Y меня не богадельня — военный завод. Я подчиняюсь законам.
— Хорошо, папа. Суд будет открытым?
— Наверно, да. Можешь прийти послушать.
— Я приду. Но я буду говорить. Я расскажу на суде обо всём.
— Мерзавка! Кто тебе поверит?! Я кровь проливал в граж данскую. Награжден... А кто ты такая?!
37
— Никто. Приду на суд.
— Идиотка! Я упрячу тебя в сумасшедший дом. Там бу дешь доказывать свою справедливость. Завтра же убирайся из города, или проси прощения. Тогда и Воробьеву...
— Ты знаешь, что Рита не виновата, и позволишь нака зать ее. А Кима?! А меня?! Молчишь?! Y такого, как ты, про щенья просить не буду! Я никогда не вернусь к тебе. Не при ду даже хоронить тебя! Прощай!
Последние слова дочери, безжалостные и непримиримые, оглушили его. На короткое мгновение Пантелей Иванович за был, кто он. Перед глазами поплыли круги, желтые и зеленые.