Рита не спала всю ночь. Гробики... Гробы... Они спят на них, как в могиле... Соседка Риты, молодая хрупкая девушка, всхлипнула во сне и скороговоркой пробормотала что-то нев нятное. Умереть бы... Жить охота... Не привиделась мне тетя Маша тогда... Я же все помню... И что говорила, и как шла...
А папу я не вижу даже во сне... Скорее бы утро... Хлеб дадут...
Маленький кусочек... Триста грамм... В камере пайки боль шие... Вот бы соли достать... И чесночку... Почесночить короч ку... На третий день суп дают... Горяченький... Согрелась бы...
Если бы я тете Маше сказала, она бы меня не пустила к Киму... Она думает, что она виновата... Неправда, я сама напи лась там... Раньше не пробовала, не знала, что оно такое...
Супцу бы похлебать с грибами... Тетя Маша умела варить....
Папа завсегда конфет приносил... Мне побольше, Павлику по меньше... Папа сильный был... К потолку меня подкидывал.
Я смеюсь, ногами болтаю... Он тоже смеется... Весело... А отец у Кима депутат... Он же за народ... Нам всегда так в школе говорили... и в пионерском лагере... Мы еще там на костре картошку пекли... Лагерь... Засудят теперь и в лагерь пошлют...
Не засудят. У нас только врагов народа наказывают... Это тех,
50
что жучков разных в хлеб бросали, битое стекло в масло сыпали... Людей травили. А тетю Веру? — Рита не заметила, что одна из законниц села на гробике, лениво зевнула и нача ла тихо-тихо себе под нос мурлыкать песенку: Говорила я ей на разводе:
Ты за зону теперь не гляди, И не думай совсем о свободе, Срок огромный у нас впереди.
— Подъем! — зычно объявил дежурный и громко, по-хозяйски, затарабанил ключом по двери.
— Помолчи хоть ты, Кира. Тот гад поспать не дает и ты воешь.
— Вставай, Лизунчик, не дрыхни. Сейчас жабы приле тят, — жизнерадостно тормошила Кира свою напарницу.
— Жабы, жабы... Ты, Кира, по-человечески говорить не научилась. Горбыли, Кира, птахи, птеньчики... пайки кровные...
А ты — жабы!
— Васек Ротский всегда горбушки жабами звал. А Васек — старый вор. Он еще при царе в арестантских ротах чалился, потому и кличка у него Ротский. И с Антошей Осесе я жила, он тоже...
— Получайте хлеб! — крикнул надзиратель.
— Всегда готовы, гражданин начальник. Десять жаб. Точ но, начальник, как в аптеке. — Когда закрылась кормушка и шаги надзирателя заглохли в глубине коридора, Лиза вопро сительно взглянула на бывшую супругу Ротского и та утвер дительно кивнула головой.
— Поднимите руки, кто пришел вчера. Раз, два, три, четы ре — точно. В первый день вам не положено штевкать всю жабу. За половину мы вас казачим.
— Казачите? — не поняла Рита — Забираем себе и берляем, жрем за здоровье ваше, а в брюхо наше, — глумливо пояснила Кира.
— Ворам в законе так делать не положено. Вы можете казачить за тряпки, за дачку, за табачок, но за кровную пайку под самосуд пускают. Я в Марлаге, в Дальлаге, в Нарлаге, на бухте Ванина чалилась и воровские законы знаю не хуже тебя, — запротестовала соседка Риты, но не та, что стонала
51
во сне, а другая, широкоплечая мужеподобная баба. Ее при вели в карцер вчера, поздно вечером.
— Молчи! Ты руку не поднимала. Я тебе всю жабу отдам.
Я вижу: ты бывший человек. Не хочешь к нам, притырься среди фраерих. А законы ты знаешь довоенные. Тогда за жа бу убивали. Антоша Осесе в прошлом году в Киевской тюряге казачил за жабы фраеров. И люди сказали ему, что правильно.
— Ты не путай, дорогуша, камеру с трюмом. В камере положено казачить за горбушку, а в трюме — не положено.
— Где такой закон? На каком толковище его качали? — не сдавалась Кира.
— Дальше солнца не загонят, меньше триста не дадут.
Слыхала такое? А в трюме сколько дают? Триста. Мне сам Зонт сказал, что в трюме за хлеб не казачат, — веско закон чила соседка Риты.
Услышав магическое имя Зонт, Кира заворчала как по битая собака.
— Зонт? Он тут? В какой камере? — оживленно расспра шивала Лиза.
— В сто девятнадцатой. Позавчера пригнали. Крикну ему — и в железный ряд тебя, Кирочка, спущу.
— А ты кто? — робко спросила Кира. От ее наглости не осталось и следа.
— Валька Бомба!
— Валюха! Бомбочка! Что ж ты сразу не сказала?! Ло жись со мной! Гробик большой! — заюлила Кира.
— Горбушки раздай! — приказала Валька. — Надо будет, на парашу тебя посажу, а сахма лягу. Я вчера не захотела мараться.