надцатого марта тысяча девятьсот сорок пятого года в четыр надцать часов десять минут, находясь в кабинете директора завода сто девяносто восемь, злоумышленно разбили бюст великого вождя и учителя трудящихся всего мира дорогого товарища Сталина. При этом вы сказали: Я разбила Сталина.
Вы подтверждаете этот факт?
— Нет. Бюст разбил директор.
— Гражданка Воробьева! Предупреждаю вас, что за лож ные показания вы несете уголовную ответственность. В ваших интересах рассказать следствию правду, всю правду и только правду. — Последние слова следователь произнес с особен ным удовольствием. Недавно он узнал, что этими словами во французском суде приводят свидетелей к присяге. С тех пор он не упускал ни одного случая, чтобы к месту или не к месту сказать эти слова и щегольнуть хоть перед кем-нибудь глубиной своих познаний.
— Я правду и говорю...
— Расскажите настоящую правду. Материалами следствия ваша вина доказана полностью. Не советую вводить следствие в заблуждение. Это усугубит ваш у вину. Если же вы расска жете правду, суд учтет ваше чистосердечное признание и смягчит меру наказания. Так что в ваших же интересах гово рить правду, гражданка Воробьева. Клеветать па уважаемого всеми руководителя — далеко не лучшая форма защиты.
— Почему вы верите ему, а мне — нет?
— Здесь вопросы задаю я, но в порядке исключения от вечу. Y товарища Киреева имеются свидетели вашего преступ ления, а у вас таковых нет. И зачем вам лгать? Скажите обо всем не утаивая, и вы сами почувствуете облегчение. Спать лучше будете, если очистите передо мной совесть.
— Я и так хорошо сплю. В карцере...
— Не успели в тюрьму попасть и уже в карцер посади ли... Ай-ай-ай как плохо... Я могу поговорить с начальником тюрьмы, чтоб вас из карцера досрочно перевели в камеру.
Но вы должны честно признаться во всем. Вы ведь не закон ченный враг советской власти.
— Я?! Враг?!
— Ну вот видите, вам и самой ясно, что преступление вы сделали сгоряча.
55
— Я не делала ничего. Ким поговорил с отцом, директором нашим, чтобы меня освободили от работы. Потом Ким принес мне тушенку, яичный порошок и пенициллин для тети...
— Кто может подтвердить ваши слова?
— Соседи... Тетя Маша...
— Ваша тетя, Мария Павловна Ломтева, скончалась в го родской больнице одиннадцатого марта тысяча девятьсот со рок пятого года.
— Тетя Маша... умерла?.. Во сколько?!
— После двух часов дня. Так сказано в акте о смерти Ломтевой. Пока вы учиняли антисоветскую диверсию в каби нете директора, ваша тетя умирала. Она была честная совет ская гражданка, и хорошо, что не успела узнать, на какую гнусную вылазку толкнули вас враги трудового народа, — следователь говорил что-то еще, но Рита не слышала его слов, холодных, злых и назойливых. Они падали где-то рядом, кру жились в воздухе и умирали, ненужные ей, привычные и наскучившие ему.
Тетя Маша умерла... Я одна... Она приходила попрощаться со мной... Убежать? Куда? Чего ему нужно?..
— Очнитесь, гражданка Воробьева! Выпейте воды. Я со чувствую вашему горю и, если вы подпишете...
— Все подпишу...
— Вот и великолепно! Вам сразу легче станет. — Следо ватель торопливо писал. Рита, опустив голову на стол, забы лась. Больше всего ей хотелось заплакать, но она не могла.
Ты поплачь, дочка, слезами душу омой, оттает она, как льдин ка на солнышке, — услышала Рита голос тети Маши. Рита подняла голову и диким блуждающим взглядом окинула след ственную камеру. Никого... Она и следователь... И снова — поле, бесконечное поле, как тогда, в день рождения Павлика...
Мелкий моросящий дождь... Крупные капли текут по лицу...
И костер, одинокий костер... Там, где горит он, дождя нет...
Дойти бы туда... Дойти...
— Вам прочесть ваши показания, гражданка Воробьева?
Или вы их сами прочтете и подпишете? — вкрадчиво спросил следователь.
Какие показания? Я плачу... Светлее стало от слез... Что-то надо подписать. Поскорее бы уйти...
56
— Под-пи-шу...
— Чудесно! Я знал, что мы с вами по-хорошему догово римся. Вот здесь подпишите... И еще здесь... И на этой стра ничке, — суетливо подсказывал следователь. — Расписались?
Прекрасно!
Следователь спрятал бумаги в портфель и радостно потер руки. Слава Богу, дело закончено и сегодня он может вполне заслуженно отдохнуть. А вдруг девчонка назовет еще кого-нибудь? Я открою целый заговор!.. Отметят... Наградят... Куй железо пока горячо!
— Я обещал вам, гражданка Воробьева, досрочный пере вод в камеру и я выполню свое обещание. Но вы откровен но и честно должны назвать имена тех, кто толкнул вас на путь преступления.
— Имена? — тупо переспросила Рита.
— Имена и фамилии тех, кто вел с вами антисоветские беседы, уговаривал публично разбить бюст вождя, а может быть даже, свершить что-нибудь и похуже.
Фамилии? Он хочет посадить еще кого-то? Ему мало...
— Никто меня не уговаривал.
Пожалуй это так... Она сейчас плохо соображает... Подпи сала и хватит... Зато не придется мне говорить начальнику тюрьмы о том, чтобы ее перевели в общую камеру — хлопот меньше... Попробую еще раз для очистки совести.
— Гражданка Воробьева! Не запирайтесь. Следствию из вестны имена тех, с кем вы были в преступном сговоре и кто научил вас...
— Вы меня научили!
— Я-а-а?! Конвой! Отведите подследственную Воробьеву в карцер!
ВАЖНОЕ МЕРОПРИЯТИЕ
— Товарищ прокурор...
— Я занят...
— Но вас хочет видеть парторг завода сто девяносто во семь товарищ Буреев.
57
— Просите его.
— Войдите, товарищ Буреев. Вас ждут.
В кабинет прокурора вошел пожилой грузный мужчина в сером поношенном костюме. На его морщинистом рыхлом лице блуждала неопределенная улыбка.
— Проходите, Владимир Никифорович. Присаживайтесь, — радушно приглашал прокурор вошедшего. — Знакомьтесь — председатель нарсуда товарищ Ирисов.
— Очень приятно. Буреев.
— Ирисов Константин Сергеевич, — представился пред седатель, протягивая Бурееву руку.
— Давненько вы меня не навещали, Владимир Никифо рович, — журил прокурор Буреева.
— Текучка заедает, Вячеслав Алексеевич. Кручусь, как белка в колесе, минуты свободной нет.
— Y всех дел много. Мы с Константином Сергеевичем о хищениях тут до вас разговаривали. Самый злободневный вопрос для нас, юристов. На трикотажной фабрике полное безобразие творится. Обыскивают на проходных — и никако го толка. Недавно мы от одной работницы узнали, что неко торые женщины в таких местах ширпотреб прячут — прямо сказать неудобно.
— Догадываюсь, — усмехнулся Буреев.
— Вы догадываетесь, а нам каково? Дел невпроворот, а сверху жмут и жмут. Что-то я о делах разговорился. Расска жите, как у вас успехи? Жена здорова? Детишки не болеют?
— Благодарю вас. Все живы-здоровы.
— Это самое главное, Владимир Никифорович.
— Я ведь к вам по делу, Вячеслав Алексеевич.
— И вы туда же. Бедный прокурор! Никто к нему просто так не зайдет. Обязательно по делу, и по неприятному. Мы с Константином Сергеевичем одно неприятное дело решали. А
тут и вы подоспели. А я-то думал, хоть парторг чем порадует нас.
— Время тяжелое — война, — сокрушенно вздохнул Бу реев.
— К концу идет, Владимир Никифорович. Наши насту пают на всех фронтах. Гитлеру скоро капут.
58
— Поскорей бы... Но война войной, а дело прежде всего.
Я пришел поговорить с вами о работнице нашего завода Во робьевой. Она разбила бюст вождя в кабинете директора, и к тому же прогульщица. Такая наглая девчонка, вы себе и представить не можете. Обвинила директора в своем преступ лении и наговорила на его сына. Двадцать восьмой год воспи тывает советская власть, и все еще нет-нет, а попадаются такие. Я считаю, что их следует наказывать построже. Мягко телые мы. А сорную траву — из поля вон! На днях я разгова ривал на эту тему с товарищем Беленьким. Он пообещал позво нить к вам...