— В вашей принципиальной честности, товарищ Кузьми ных, я не сомневаюсь, а вот Охрименко... Что я могу сказать?
Брат заслуженного товарища и... сомневается. Отец за сына, а брат за брата не отвечают... Но все же... Товарищ Охрименко, наверно, не забыл, что не так давно на него поступило клевет ническое заявление о его мнимых хищениях... Прокуратура сумела восстановить истину... доброе имя и честь товарища Ох рименко, а он чуть не поверил ложному обвинению душев нобольной девушки, которая сама не сознает, что говорит.
— Товарищ судья! — взмолился Охрименко, — ошибся, каюсь... я ни на полмизинца не поверил этой сумасшедшей.
Двадцать лет... Вячеслав Алексеевич хватил через край...
Оно, конечно, по закону, но Воробьева подаст кассацию... Там утвердят приговор, сомневаться не приходится... не те време на... Это присяжные могли оправдать даже за покушение на убийство градоначальника Трепова... и все же подстраховать себя неплохо... Запишем в приговоре, что заслуживает двадца ти лет, но, принимая во внимание... В общем, дадим десять...
Девчонка и пискнуть не посмеет... В камере отговорят, да и сама она не дура... Положим, Воробьевой теперь не до касса ций, душа в теле еле держится, где уж тут думать о писанине...
Ее и в лагерь живую могут не довезти... Но осмотрительность не мешает... Охрименко подмахнет, а вот Кузьминых?.. Попы таюсь...
— Я считаю, товарищи заседатели, что двадцать лет лише ния свободы Воробьева, несомненно, заслуживает. Однако, главная задача советского суда — перевоспитание преступника, а поэтому суд может вполне ограничиться десятью годами ли шения свободы без поражения в правах, — внушительно, с рас становкой, взвешивая каждое слово, предложил судья.
— Я против, — резко возразил Кузьминых.
— Ваша мотивировка? — лаконично спросил судья.
— Если враг не сдается — его уничтожают. Кто такая Во робьева? Враг! И враг, не желающий помочь советскому право судию. Она умышленно не назвала имен своих сообщников.
Клеветать Воробьева умеет, о ресторанах помнит, а сообщни82
ков забыла... И ей оказывать снисхождение? В тридцатые годы мы пели: Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть. Дед мой спрятал хлеб, и я вовремя просигнализировал на него. Ску лил он: семья большая — двенадцать человек, хлеба до нового не хватит, не отнимайте... А нам что за дело? Колхозы надо было организовывать, строить заводы, фабрики. А кулацкие сынки, хоть они мне и дядьками были, мешали нам. Я их мет лой и к такой матери — в Сибирь!
— Значит вы, товарищ Кузьминых, против? Если я окажусь в -меньшинстве — я подчинюсь. Ну а как поддержит меня то варищ Охрименко? тогда придется вам писать особое мнение, не выходя из комнаты совещания, — предупредил Ирисов.
— И напишу, — твердо пообещал Кузьминых.
— Перегибы бывают разные — левые и правые. Плохо с врагом поступить мягко, но ничего хорошего нет и в чрезмер ном наказании. Великий вождь указывал нам, что перегибы в ту или другую сторону — одинаково опасны. Позавчера я раз говаривал о деле с товарищем Беленьким. Он указал мне, что наказать Воробьеву непременно следует, но не очень сурово.
Для меня слово товарища Беленького — закон, а вот как для вас, товарищ Кузьминых, — не знаю. — Ирисов укоризненно посмотрел на неумолимого заседателя.
— Слабодушны мы стали... Твердости пролетарской мало.
Но если так думает товарищ Беленький — я согласен, — хму ро пробурчал Кузьминых.
— Ваше мнение, товарищ Охрименко?
— Пишите... Я ж с первой минуты согласие дал... Чист я как стеклышко.
— Прекрасно... Поторопимся, товарищи: времени в обрез.
Сегодня мы должны разобрать еще три дела. Одно о хищении пряжи, другое — о присвоении тридцати семи гвоздей, и третье — о прогуле.
— Лет на двадцать пять потянут эти дела? — полюбопыт ствовал Кузьминых.
— Не хменыне, — подтвердил судья.
— За день четырех преступников обезвредим. Сколько они в лагерях пользы принесут государству. А еще упрекают нас, что мы плохо работаем. Не даром мы свой хлеб едим, — убеж денно закончил Кузьминых.
83
Судья молча писал, не поднимая головы от неоконченного приговора.
Домна заступилась за меня... Может, и судья поймет?.. Он ж е слышал, что говорила Домна... Отпустят меня... А куда я пой ду? На могилку к Павлику поеду... И к папе... Есть же где-то их могилки... Папа был такой сильный... И снова Рита увидела себя рядом с отцом. Ей десять лет. Отец незаметно пытается взять Риту за руку. Ей стыдно, она уже большая; увидят, что за руку водят, как маленькую, — посмеются. Чтоб не обидеть отца, Рита шла впереди. Она не заметила, когда высокий пья ный мужик загородил ей дорогу. Рита не боялась пьяных. Отец иногда выпивал, но в такие часы он был особенно ласков с ней. Девочка доверчиво взглянула на незнакомого дяденьку, хотела обойти его, но он с силой схватил Риту за руку и потя нул ее к себе.
— Больно, дядечка, пустите, — попросила Рита.
— Ты куда идешь, девочка? Пошли ко мне в гости, — за плетающимся голосом потребовал пьяный.
Ответить Рита не успела. В воздухе мелькнул кулак отца.
И пьяный, нелепо взмахнув руками, упал на землю.
— Пойдем, дочка, — заторопил Риту отец. И словно она была совсем малышка, схватил ее на руки. Рита взглянула в лицо отца и не узнала его. Обычно добродушное и безвольное, оно дышало злобой и решимостью. И только почти у самого дома отец опустил Риту на землю.
Вечером тетя Маша, по случаю получки и выходного дня, поставила на стол четвертинку. Отец выразительно потряс го ловой.
— Не буду, — отказался он, украдкой поглядывая на Риту.
— Зря ты, Семен. Ведь ты не питух... С получки аль с аванса выпить не грех вовсе. И я с тобой с устатку малость про пущу. Умаялась я ныне с постирушкой, — уговаривала тетя Маша.
Отец не устоял. Когда они выпили по второму пузатому лафитничку и водки в бутылке осталось на донышке, тетя Ма ша спросила:
84
— Правда ай нет, Семен, что у тебя зазнобушка завелась?
Отец молчал. — Что ж, твое дело молодое... тридцать пятый стукнул...
— Им мать нужна, — снизив голос до шепота, ответил отец, кивнув в сторону Риты.
— Что правда, то правда, — согласилась тетя Маша. — Так ведь какая мачеха матерью зовется?
— Помолчи, Маша. Не растравливай меня, — попросил отец. — Ты спой что-нибудь.
— И то, спою, слушай.
Я пришла к тебе, родная,
Чтоб тебе сказать,
Y меня на белом свете
Есть другая мать.
Мамонька моя, вернись,
Поцелуй меня во сне,
Сказку утром расскажи,
Песенку спой мне.
И в косичку мне вплети
Цветик полевой,
Аль в могилку позови
Рядышком с собой.
Голос тети Маши плакал, как плакала обиженная девочка на могилке матери.
— Не мучь меня, Маша. Не женюсь я ни на ком... Рита...
Павлуша...
И до сих пор Рита не может забыть, что глаза отца впер вые на ее памяти налились слезами.
Отец не привел чужую женщину в дом... из-за меня, из-за Павлика... Тетя Л4аша тоже не вышла замуж... А я?.. Ну что ж е я сделала?.. Что?! Все люди — злые? Неправда!.. А Павлик...
А тетя Маша... А папа?.. А тетя Вера?.. Злые только они...
Судья... прокурор... Ким... Но почему же?.. Мысль Риты билась, как залетевшая в паутину маленькая мушка, билась в поисках выхода и не находила его.
Подбросили дельце, ничего не скажешь, — злобно разду мывал прокурор, — и еще эта Домна... Откуда ее черт принес?
85
Правдолюбцы! Котята шкодливые!.. Пантелей Иванович... Тоже мне, незаменимый руководитель... А попробуй, свяжись с ним...
Y него там, наверху, рука есть, загремишь и костей не собе решь... А хоть бы и не было руки... что с ним сделаешь?.. Кто нужней, спросят меня, — Киреев или Воробьева?.. Молчите, Вячеслав Алексеевич, — то-то же... А потом скажут: чем ваш уважаемый сын занимается? Где средства берет на пьянку?
— Опять молчите, Вячеслав Алексеевич?.. Хорошо хоть Домна, ее тетя у меня была... Постой... что она говорила? — Хри стова Богом клянусь, что испоганил девоньку Ким, неповинна она, отпущай ее, не бери греха на душу... — Клянусь, клянусь...