нашей семье не дали. Отец ослаб. Мы с матерью кормили его, чем могли. Но революция требует жертв, и отца не стало.
Через полгода случайно нелепо погибла мать. Она пошла на
32
базар, хотела обменять на картошку парадный вицмундир отца.
Маму убили на улице.
— Грабеж?
— Нет. То ли банду какую-то ловили, их тогда развелось
в изобилии, то ли, напротив, бандиты за кем-то охотились, точно не знаю... На улице открыли стрельбу, и маму принесли
домой мертвую. Мне шел четырнадцатый год, Леньке девятнад
цатый. До последнего дня, пока не убили маму, он жил у нас.
Отец жалел его больше меня: Леонид — сирота, а я... я — сын.
Отец боялся, что Лешка может подумать, будто его обижают
как пасынка и он тайком от нас с мамой подсовывал Лешке
куски от себя. Недели через три после смерти матери Орлов
ушел... Я его не видел лет десять. Трудно мне пришлось. Рабо тал грузчиком, подсобником, подносил вещи на вокзалах, драл ся с беспризорниками за объедки и даже воровал сам.
В двадцать третьем встретил одного бывшего коллегу отца.
Он через знакомого устроил меня учиться. Когда мы встре тились с Лешкой, я его сразу узнал. В разговоре он мне выло жил своего ужасно революционного папашу и заодно сооб щил, что служит в ГПУ. Мать рассказывала мне, кто был на
самом деле его отец, и я прямо в глаза сказал об этом Орлову.
Он попытался припугнуть меня, напомнил, что в его заведении
затыкают рот и не таким мямлям, как я. Я разозлился и стал
орать, что мне наплевать, где он работает и кем. Лешка сме нил тон. Он попросил прощения, что бросил меня, сослался на
трудные времена и признался, что все десять лет разыскивал
меня и не мог найти. Оно и не мудрено: до двадцать третьего
я работал и жил, где придется, без документов, разумеется.
В двадцать третьем сменил фамилию: сыну учителя гимназии, этой отрыжке мрачного прошлого кровавого царизма, учиться
бы не разрешили нигде. А мне очень хотелось стать врачом.
Поэтому найти меня, даже с его связями, было нелегко. Орлов
говорил мне, что несчастлив в личной жизни, обещал любую
помощь. Я дал ему слово, что никому не скажу о его жизни в
нашей семье. Через два месяца я переехал в другой город.
Вторично я повстречал Леньку незадолго до ареста.
33
ЗА ВОСЕМЬ ЛЕТ ДО ВСТРЕЧИ
— Прошу прощения, Игорь Николаевич. Я перебью вас, как случилось с вами...
— Вы помните профессора Анциферова? Смешная фами лия. Мы, студенты, часто зубоскалили над ней. Блестящий ум.
На его лекции мы шли, как на праздник. В тридцать седьмом
я работал с ним в одной клинике. К тому времени его лишили
кафедры и он, как и я, переехал в Харьков.
— Его застрелили в сорок третьем на Колыме. Я в то
время была там.
— Кто?
— Работа полковника Гаранина.
— Я слышал о его смерти. В сорок третьем погиб бывший
президент Сельскохозяйственной Академии Вавилов... Причина
смерти... Ну конечно же сердечная недостаточность... Недавно
такой диагноз умудрились поставить одному... беглецу. В голо ве у погибшего от сердечной недостаточности беглеца застря ла пуля, две огнестрельные раны в области грудной клетки
и живота... но эти раны, очевидно, приняли за побочные явле ния при сердечной недостаточности... Сколько у нас лагерей...
Мариинские лагеря, Красноярские, Карагандинские, наши... Бух та Ванина, Печора, Колыма, Игарка, Бухта Находка... В нашем
лагере заключенные живут не хуже, а лучше, чем во многих
других...
— Вы отвлеклись, Игорь Николаевич. Если мы с вами
начнем перечислять все лагеря, у меня не хватит сроку. Осво божусь — и придется еще лет на десять жизнь продлить, хотя
и без этого гуманное правосудие продлило мне жизнь с избыт ком. Рассказывайте...
— Анциферова арестовали в конце тридцать седьмого. До
его ареста я молчал и терпел. Кукиш в кармане покажу, а сам
в кусты. В душе-то я чист как родник: доносов не пишу, своим
взглядам не изменяю... смел, льву за мной не угнаться, ругаю
34
их в мыслях и даже очень сердито, а при людях молчу, улы баюсь, хоть и не поддакиваю, и даже до такой безумной храб рости дошел, что на митинги, где осуждали врагов народа, не
являлся. Возьму освобождение от работы, благо коллеги зна комые выручат, и болею демонстративно, пока они там про клинают врагов. Низость... А мне казалось — чуть ли не подвиг: не расправляюсь сам, значит и не виноват... А молчу? Молча ние — золото... подлое золото, Любовь Антоновна. А я им упи вался. Анциферова я любил. Он иногда дозволял приходить