вал, с детства зубрил, и то чуть не провалился на экзаменах, а тут японские имена запоминай. Попотел я, пока выучил, кто
мне деньги давал и сколько, а вот за что, следователю самому
измыслить пришлось: пыхтит он, платочком лысину вытирает, на меня смотрит жалобно. «Может быть, — спрашивает он, — вы планы военных заводов японцам передавали?» «Может
быть, — соглашаюсь я, — давайте подпишу». «Не поверят, — уныло простонал следователь. — Может быть, вы какое-нибудь
врачебное изобретение им продали?» Я опять соглашаюсь. «Да вайте подпишусь, что за триста тысяч продал врачебное изо бретение государственной важности». «Дорого», — говорит
следователь. «Японцы — люди не жадные, — разъясняю ему.
— Вам жаль их денег? Ну так и быть, за двести. Пусть капита листам сто тысяч останется. Начальство узнает, что вы такие
деньги дарите буржуям, не помилует вас». «А какое изобре тение?» — полюбопытствовал следователь. «Вы сами приду майте. Я — пасс. Мое дело подписать, ваше — вину измыслить.
Дались вам эти разведки. Антисоветская агитация у меня есть, срок мне обеспечен, план на человекоединицу выполнен. Чего
же вам больше?» А он мне: «Агитаторами пруд пруди, их за
единицу не считают. Шпионов требуют, особенно немецких.
А вы... к японцам полезли. Y немцев имена попроще и деньги
понятней, а тут сиди с книжкой и запоминай иены ваши.
Грамотный человек, а сочувствия ни на грош. Мучаете вы меня».
До вечера я беседовал с этим недоумком. Потом пришел
другой, средних лет, подтянутый, корректный, с ним мы мирно
решили, что я с целью подрыва государства обязался явно и
тайно пропагандировать превосходство японской медицины над
нашей и, кроме того, обязался продать японским разведчикам, но не успел выполнить свой гнусный замысел...
— Что ж е вы им хотели продать? — слабо улыбнулась
Любовь Антоновна.
— Еще не изобретенное лекарство, предназначенное для
борьбы с гангреной. Поскольку, как думали тогда, возможна
война с Японией, я потенциально спас девяносто тысяч еще
не раненных японских солдат, и в результате их боевых дей ствий погибло десять тысяч красноармейцев. Чувствуете, ка кой размах? Я даже гордость испытал. И за себя, что так круп но играл, и за наших солдат: каждый девять японцев щелкнул.
37
Меня приговорили к расстрелу. В камере смертников просидел
двадцать пять дней. Жутко. Особенно ночью. К каждому шо роху прислушиваешься. Всю ночь не смыкаешь глаз. Ждешь, вот вызовут, вот вызовут... Корпус в той тюрьме, где я сидел, Т-образный. Там, где большая черта, общие камеры, где ма ленькая — одиночки для смертников. В каждой одиночке че ловек семь-восемь сидело. Как ночь — собирайся с вещами.
И ждешь, ждешь, ждешь... Днем надзиратели не давали спать.
Говорить между собой запрещали. В камере тесно, душно, ослабли мы. Сидишь и думаешь, когда же вызовут? А ночью
слышишь, как уводят из соседних камер, видишь, что заби рают твоих товарищей, и ждешь утра или вызова. Мне заме нили расстрел двадцатью пятью годами. В лагере попал в БУР.
Там командовали ссученные воры. Так называемые честные
воры на руководящие должности в лагерях не идут. Им не
положено по закону. Ссученные воры, или нечестные, могут
работать где угодно, вплоть до самоохраны. Наш воспитатель
был ссученный вор. Зимой он любил нам читать газеты. Мороз
градусов сорок, а то и выше. Выгонят нас из бараков разутых
и раздетых, а воспитатель стоит в меховой дохе, в меховых
пимах и в руках газета. Вокруг нас его верные помощники
ходят, он их называл фортыцерями, нечто вроде прислуги за
все. Y каждого фортыцеря толстая палка, на ней вырезаны
три буквы КВЧ — культурно-воспитательная часть, чтоб мы
не дай Бог не подумали, будто нас наказывают этими палками.
Нас не наказывали, а воспитывали в духе преданности. Мы
стоим, дрожим, жмемся, а воспитатель читает по складам на распев. Руки потрешь, нагнешься — тебя сразу палкой по спи не угостят, в чувство приводят, кричат: «Тебе что, сюка, — они мягко слово сука выговаривают, нежно, — не интересно
слушать воспета?» Иной раз до того усердствовали, что люди
падали на землю замертво. Упавших волокли к вахте или в
барак, если они подавали признаки жизни. Запомнился мне