40
— Кто ж дает ему? Больные?
— Начальники лагпунктов.
— Откуда ж е люди берут деньги? — задумчиво спросила
Любовь Антоновна.
— Взятку берут не со всех. Исключение делают для акти рованных. Остается человеку жить меньше года, в зоне от него
пользы никакой...
— А здесь?
— И здесь тоже. Однако неудобно в документах отмечать, что смерть наступила в зоне.
— Этих документов никто из посторонних не видел и не
увидит. Те, кто читает их, знают больше того, что написано.
— Y нас везде стремятся к бумажному благополучию.
— Но вы сказали об исключении.
— Их немало. Я знаю, что до нового года в больнице не
доживет процентов тридцать политических. Они и считаются
актированными, их приняли без взяток.
— А остальные?
— За счет остальных кормится лагерная администрация.
— Но откуда же они берут деньги на взятку?
— По плану, а его часто не довыполняют, на пятьсот ра ботающих политических болеть полагается одному. Половина
больных получает освобождение от работы в зоне. Сюда приез жают умирать, а не лечиться. Политическим разрешаются по сылки раз в год. Матери, отцы, жены подкармливают их. В по сылках иногда прячут последние дорогие вещи, если они есть.
Многое из посланного начальство находит, а кое-что попадает
по назначению. Ценные вещи никто не хранит, их отдают за
право попасть сюда, в мои владения, — Игорь Николаевич
горько усмехнулся. — Сейчас в больнице сто пятьдесят каторж ников. Пятьдесят из них умирают, а остальные дали взятки, хотя и они тяжело больны. Половина взяток прилипла к рукам
майора и начальников лагпунктов, вторую половину взял себе
Гвоздевский и поделился с Орловым, а он, Орлов, в свою оче редь презентует подарки тем, кто стоит выше его.
— Майор мог бы не принять женщин, тех, что приехали
со мной?
— Обязательно не принял бы. Ему ничего не дали.
41
— Он всегда обращается так с вновь поступающими боль ными?
— Как так? — удивился Игорь Николаевич.
— Риту рванул за волосы, Елену Артемьевну щелкнул по
лбу...
— Хуже, Любовь Антоновна, много хуже... Вашим друзьям
повезло. Майор был полупьян. Пьяный он приходит на вахту
с вещмешком и бьет им больных. Выдержал удар — назад в
зону, упал — принимает. Иногда появляется его супруга, особа
сварливая и тяжелая, пудов на шесть весом. Начинается семей ная потасовка: она его лупит, а он удирает в зону. Изредка
ей удается прорваться в зону, и там они бегают вокруг барака.
Майор вопит, супруга еще громче, надзиратели смеются, заклю ченные прячутся, а больные на вахте ждут. В такой день, по нятно, их не принимают, и конвой, тот, что привел их, отыгры вается на больных.
— А вы?
— Я не все могу, Любовь Антоновна. Сколько доносов на
меня сыпется в управление!.. Обвиняют в том, что много помо гаю политическим, создаю им курортные условия, держу са нитарами каторжан. До гнусных анекдотов порой дописывают ся. Донесли в управление всех лагерей, будто я любовник
Орлова...
— А Орлов?
— А что он может сделать? В управлении лагеря есть лю ди, что по команде сверху официально доносят на него. Он
это знает, но изменить ничего не может.
— При чем же тут вы?
— Я — его протеже. Удар по мне — подножка ему.
— И кто же пишет?
— Работники управления, надзиратели, заключенные, май ор и даже его супруга.
— И она? Почему?
— Седина в бороду, а бес в ребро. Я думал, что эта посло вица применима только к мужчинам. Ошибся. Эту почтенную
шестипудовую матрону потянуло к амурам. Объектом ее вле чений стал я. Последовало негодование отвергнутой... Пошлая
и грязная мелодрама. Если бы не Орлов, меня бы отправили
42
в БУР, она бы этого добилась. Все доносят на всех. Мой брат
— на своих подчиненных, они — на него. Начальники команди ровок — на надзирателей, надзиратели — друг на друга. Заключенные-сексоты — на заключенных...
— И многие соглашаются?..
— Доносить? Есть, Любовь Антоновна. Один — ради куска
хлеба, другие — в надежде на досрочное освобождение, тре тьих соблазнили легкой работой, четвертые — из зависти: дру гие живут, а я чем хуже, пятые преданность проявляют, а есть
и такие, что от злобы: мне плохо, пусть и другому еще хуже
будет. Надзиратели выслуживаются или просто пакостничают.