к вахте.
— Сумею — разоблачу!
— А колечко-то не медное?
— Золото девяносто шестой пробы, — успокоила Любовь
Антоновна взволнованного майора. — Старинное кольцо, тя желое.
19
— Жду! Поскорее бы схоронить его, — вслух мечтал май ор, пропуская Любовь Антоновну на вахту.
— Гражданин начальник! Я не могу при посторонних ос матривать женщин. Или предоставьте мне отдельное помеще ние, или прикажите всем мужчинам уйти, — потребовала Лю бовь Антоновна.
— А чо их рассматривать!? — удивился майор. — Здоро вых от больных в миг отличишь. Y меня глаз — алмаз: стоит
— здоровый, лежит — больной.
— Все могут на вахте баб осматривать, а она не может, будто врачи что-то тумкают в больных. На то начальник есть.
Захочет — выгонит, захочет — положит, — преднамеренно
громко сказал один из надзирателей. Он явно рассчитывал на
то, что его слова услышит Любовь Антоновна. Она подошла к
Ефросинье, прощупала пульс и коротко сказала: — Принять! Состояние очень тяжелое. — Любовь Анто новна обернулась к Кате. Катя выпрямилась и, громко засопев, открыла рот, что-то намереваясь сказать, но доктор заговорила
первой:
— Кровохарканье?
— Зачем вам это? Пишите здорова, — тяжело дыша, от ветила Катя.
— Сама говорит, что здорова, — весело подхватил майор.
— Y нее т-б-ц, тащи бревно целиком, вот какой у нее тубер кулез, — надзиратели весело заржали.
— Туберкулез в открытой форме. Принять! Или дайте
мне возможность выслушать ее с помощью стетоскопа.
— А с чем его едят, ваш староскоп? — нагло усмехнулся
надзиратель.
— С бычиными мозгами, гражданин надзиратель, — не
оборачиваясь пояснила Любовь Антоновна.
— Хватит, доктор. Нам ваши слова до лампочки. Погля дите на этих трех и скажите сразу, без фиитиклюшек: прини мать или не принимать, — потребовал майор.
— Все пятеро нуждаются в стационаре.
— Мест для всех нет. Ну ладно. Этих четверых в землянку.
Там раньше шорники жили, полы деревянные.
— Нары есть в землянке, гражданин начальник?
20
— Сплошные... так и быть, мы им пару матрасов подбро сим. Пусть гужуются.
— Не два, а на каждого по матрасу.
— Жирно будет, доктор!.. Хорошо, хорошо... Дадим по
матрасу. А куда эту чокнутую, — майор указал на Лиду.
— Вместе со всеми в землянку, — посоветовала Любовь
Антоновна. — Y вас больные работают санитарами. Этим трем, — Любовь Антоновна указала на Катю, Риту и Елену Артемьев ну, — вменить в обязанность присматривать за душевнобольной.
— Вы как по нотам все расписали. Запускай их в зону!
А вы, доктор, ступайте к своему больному.
— Есть идти к своему больному!
Катя попыталась что-то сказать. Рита робко протянула ру ки к Любови Антоновне. Елена Артемьевна спрятала в ладонях
лицо. Лида улыбалась растерянно и счастливо. Любовь Анто новна, не посмотрев на своих пациентов, размеренным шагом
шла к маленькому домику, где на белоснежных простынях, их меняли каждый час, лежал умирающий полковник.
— Вот мы и на месте, — вздохнула Елена Артемьевна, входя в землянку. Два небольших окошка смотрели в дере вянную ограду, едва заметную в синих сумерках наступающего
вечера. Во всю длину землянки шли сплошные одноэтажные
нары. Посредине стояла железная печка, но дров не было.
Возле окна — ведро, на дне его поблескивала вода. На подокон нике — жестяная круглая банка, наполненная каким-то воню чим жиром. Из банки выглядывал кончик обгоревшего фитиля.
— Каганец. Свет будет, — обрадовалась Лида, увидев бан ку, и тут же испуганно замолчала.
— Коптилка, — поправила ее Катя. — Чадит она... в бараке
редко зажигать дозволяли.
— Тут тоже не зажжешь без огня, — заметила Рита, тоск ливо вздохнув. — Я с детства боюсь темноты.
— Нам матрасы обещали, — вспомнила Лида и поспешно
добавила. — Y меня был брат...
— Не надо, Лида, — попросила Катя. — Кто у нас на вахту
побежит? Я? Рита? Елена Артемьевна?
— Я доктора испугалась. Это она меня насчет брата научи ла, — призналась Лида. — Как ты сказала, что она донесет, у
меня поджилки задрожали.
21
— Катя ошиблась, — сухо и холодно проговорила Елена
Артемьевна. — Свет, по-моему, нам не нужен. В камере надоело