неизведанного мира, туда, куда не долетает голос человека, где ни единый звук не нарушает покоя беспечной страны снов.
Любовь Антоновна шла по голубому полю, и цветы, и трава, и
теплая земля под ногами излучали прозрачную голубизну, уди60
вительно нежную и мягкую. Летнее небо, разбуженное светом
ранней зари, где-то далеко-далеко сливалось с цветущей зем лей. Широкие чашечки прозрачных цветов касались рук Лю бови Антоновны. «Какие высокие цветы, — удивлялась она.
Почему они все голубые?» И странное дело: Любовь Антоновна
раздвоилась. По полю шла она, а рядом с ней шла тоже она, одетая в скромное черное платье. Та, другая, внимательно при сматривалась к Любови Антоновне, разглядывала каждую мор щинку ее лица и даже чуть заметное родимое пятнышко на
шее. Любовь Антоновна знала о мыслях той, другой. Она чита ла их, как открытую книгу. «Мама умерла», — прошелестел
голос двойника. «Убили», — подумала Любовь Антоновна. «Уби ли, — как эхо повторил двойник. — Ты всегда хочешь быть
права... Ты сделала перевязку ему». Любовь Антоновна поняла, что двойник говорит об убийце матери. «Мы вместе делали, — возразила Любовь Антоновна. — Ты — это я, а я — это ты».
«Неправда, доктор! Я похожа на тебя, но не во всем. Я роди лась вместе с тобою, но тебя видят все, а меня никто. Я запре тила тебе помогать убийце, а ты меня не послушала». «Запре тила! — закричала Любовь Антоновна. — Ты остановила мои
руки, когда они бинтовали его?» «У меня нет сил схватить
тебя за руку, — возразил двойник. — Я — только совесть, неви димая людям. Я просила тебя не помогать Гвоздевскому». «Его
уже нет». «Но он жил по твоей воле, посмотри, что он сделал».
Перед глазами Любови Антоновны возник человек. В правой
руке он держал отрубленную кисть и что-то напевал вполголоса.
Рядом с ним стоял худой и черный мужчина. Он заливался
смехом, а чья-то рука, только одна рука, без туловища и голо вы, вырывала у незнакомца волосы, прядь за прядью, и броса ла их вверх, навстречу восходящему солнцу. Приплясывая и
кривляясь, к ней шел пухлый мальчишка, выкрикивая на ходу: «Женитесь на мне!» и толпа людей. Они кричали, их голоса, высокие и низкие, грубые и пискливые, слились в единый
вопль: «Жи-и-и-ть! Жи-и-и-ть!» И Катя... она протянула Любови
Антоновне кусок изъязвленного легкого, хотела что-то сказать
— и исчезла. «Все это сделала я? — в ужасе спросила Любовь
Антоновна. — Неужели ни одного доброго дела?! Я никому не
помогла?» «Прочь! — прогремел чей-то голос и двойник исчез.
— Это не совесть твоя, а твои заблуждения. Ты мучаешь
61
себя, а ты — доктор милостью Божьей. Забудь об этих призра ках... Они не твои... Взгляни, что ты сделала». Любовь Антонов на увидела ребенка. Он полз к ней, тянул руки, бессмысленно
пускал пузыри. А рядом с ним стоял мужчина, высокий, свет ловолосый, со счастливым смехом он смотрел на ребенка. «Этот
бы ребенок не родился, — сказал голос, — если б ты не спасла
его отца. Взгляни на других». Толпа людей окружила доктора
со всех сторон. Среди них были хмурые, озабоченные, печаль ные и равнодушные, но многие, очень многие, смеялись беспеч но и счастливо, как тот, светловолосый. И все они протягивали
к ней руки, просили подойти к ним. Среди них были Рита и
Катя, но теперь Катя протягивала доктору охапку душистых
цветов, а Рита держала в своей маленькой ладони крохотную
незабудку и шептала: «Это вам, доктор. Будьте мне мамой».
И дети... Весело смеясь, они бежали к ней, переступали запрет ную черту, ее не могли перейти взрослые. Они обступили Лю бовь Антоновну, тормошили ее, радостно вскрикивая: «Поиграй
с нами, бабушка! побегай! догони!..» И, весело галдя, мчались
по полю и вновь возвращались к ней. «Это дети тех, кого ты
спасла, за кого мучилась в лагере». «А где же Вадик? — спро сила Любовь Антоновна. Но невидимый голос ничего не отве тил. — Его нет в живых? Последнюю былинку вырвали из
сердца. А я? Я? За что я приговорена жить?» «Ты нужна, док тор! Нужна другим, — снова заговорил голос. — Ты сильная».
«Освободите меня от жизни», — умоляла Любовь Антоновна.
«Взгляни сюда!« — приказал голос. Доктор увидела, что к ней
идет Рита. Она подходила все ближе и ближе, и вдруг голубые
цветы, что покорно стлались у нее под ногами, вытянулись, и стебли их безжалостно хлестнули Риту по лицу. На щеках
Риты остались кровавые полосы. «Они пыот кровь! — крикну ла Любовь Антоновна. — Цветы-кровопийцы!» Любовь Анто новна шагнула к Рите. Цветы отпустили девушку. И снова
ребенок. Он ползет по полю. И вдруг лицо его синеет. «Спаси те ребенка, доктор! — приказал голос. — И ее». Любовь Анто новна увидела девочку лет семи с коротко остриженными во лосами. Она бежала вприпрыжку по полю, а стебли цветов
схватили и опутали детское тельце. «Кто они?» — спросила
Любовь Антоновна. «Нерожденные дети. Их нет и не будет, если умрете вы. Велико наказание жить так, как живете вы,
62
но велика и награда. Вы дарите жизнь людям». И властный
голос приказал ей взглянуть на цветы. Из каждой чашечки
выглядывала искаженная морда. Между цветами идут люди.
Одних она встречала когда-то, по ту и по эту сторону колючей
проволоки, других не видела никогда. Глаза у людей закрыты.
А зубы чудовищных цветов впиваются в грудь и шею идущих.
Сладострастно визжа, они грызут живые тела, чавкают, жуют, глотают, давятся и снова грызут. Кто-то из чудовищных морд
насытился или устал. Они старательно размалывают зубами
каждый кусок, вырванный из трепещущего от боли тела. Люди
кричат, беспомощно машут руками, но они не видят, кто тер зает их, и быот друг друга. Гулкие удары разносятся по полю, а люди остервенело избивают людей, безумея от гнева. Цветы-убийцы с тупой радостью смотрят на драку. «Ха-ха-ха-ха!» — гулко и раскатисто смеется чудовище, то, что совсем рядом
с Любовью Антоновной. «Хо-хо-хо-хо-хо!» — жирным басом
подхватывает второе. «Хи-хи-хи!» — тонко и заливисто смеются
головы цветов. Стебли их мелко дрожат, а лепестки, проворные
и гибкие, как паучьи лапки, хватают людей, тянут к себе, душат
и швыряют в толпу слепых. Искалеченные люди с яростью
набрасываются на своих собратьев, рвут и топчут их на части.
Лица людей вытягиваются, это не лица, а безобразные злобные
морды. Лепестки чудовищных цветов щедро дарят новорожден ным мордам куски людского мяса, а те, кто недавно был
людьми, сперва робко и с омерзением, жуют плоть человеческую, а потом на их обезображенных губах расплываются сытые
улыбки, глаза наливаются кровью и злобой, тело вытягивается
стеблем... Ряды людей редеют, а цветы-кровопийцы вырастают
там, где была голая поляна. Любовь Антоновна бросилась к
чудовищам, глаза ее открыты. Если ударить по стеблю, то
голова убийцы покатится по земле. «А-а-а-а!» — взвыли морды, увидев Любовь Антоновну. Они тянутся к ней. Когда сотни и
тысячи их сплетены в один клубок — они могучи. Но каждый
в отдельности труслив, слаб, беспомощен. «Не гуманно! — во пят они, увидев, что Любовь Антоновна смело ударила по од ному из стеблей. — Мы убьем тебя!» — чудовища плюются, пытаются схватить ее, но она ускользает. Но вот сзади ее обхва тывают лепестки. Они жадно тянут доктора к себе, и поле
дрожит от торжествующего рева. «Закрой глаза! Закрой!»
«Пусть открывает шире!»
63
ПРОБУЖДЕНИЕ
— Откройте, Ивлева! Откройте! — и Любовь Антоновна
проснулась. Чей-то голос, Любовь Антоновна спросонья не уга дала чей, нетерпеливо повторял за дверью: — Откройте, Ивле ва! Я вам приказываю!
«Майор» — узнала Любовь Антоновна. Она услышала, что
кто-то настойчиво советует:
— Прикажите сломать дверь, товарищ майор.
...За мной... Гвоздевский умер... Уже день... Игорь не велел