знала. Войти вовнутрь зоны, огражденной забором, можно бы ло только через узенькую калитку, возле которой всегда де журит самоохранник. Рита дважды проходила мимо этой ка литки и видела, что она заперта на замок. Сейчас калитка была
открыта. Шагах в пяти от нее стояла заключенная женщина.
Она посмотрела на Риту маленькими заплывшими глазами и
тихонько свистнула:
— Эй, красавица! не хочешь со мной провести вечерок?
Поднюхаем! — Рита вздрогнула и невольно попятилась назад.
— Чо боишься! Я — Васек, — отрекомендовалось странное
существо. Рита мельком взглянула на «Васька». Хотя она была
75
немного испугана, все ж е заметила, что девица Васек одета
в новенькую гимнастерку, заправленную в темно-синие брюки.
Голову Васька украшала казацкая кубанка, расшитая крест
накрест узенькой красной лентой, на ногах красовались вычи щенные до блеска хромовые сапоги.
— А ты в карцер не хочешь, Васек? — не повышая голоса
спросила Любовь Антоновна. Тонкие губы мужеподобного Вась ка побелели, узенькие щелочки глаз, злобно поблескивая, мед ленно ползли по лицу доктора.
— Отвали, труха, — процедила Васек, — тебя ковырять
не стану. Девку оставь!
— С тобой побеседует начальник больницы, — пообещала
Любовь Антоновна, увлекая за собой Риту.
— Майор? Мы с ним по петушкам живем! Девку твою
захомутаю! — кричала вслед Васек.
— Кто она? Что это за зона? — встревоженно спросила
Рита.
...Сказать? Да, только сказать. Узнает, будет спасаться...
— Это вензона, Рита. Тут лежат больные, ну те...
— Не объясняйте, Любовь Антоновна. Я слышала о них
в тюремном карцере. А Васек?
— Лесбиянка, — коротко и сухо ответила Любовь Антоновна.
— А кто такие лесбиянки?
— В древней Греции, более двух с половиной тысяч лет
назад, на острове Лесбос женщины любили женщин.
— По-настоящему?
— Как может быть настоящая любовь у этих уродов?
Сплетники болтают, что во главе этих существ стояла поэтесса
Сафо. Это наглая ложь. Y Сафо был муле, дети, а главное, она писала чистые стихи о любви. Васек, ее зовут как-нибудь
иначе, тянется к женщинам...
— Кобел? — содрогнувшись всем телом, спросила Рита.
— Ты откуда знаешь это слово?
— Слышала... тоже в карцере, — помедлив, призналась
Рита.
— Слышала и забудь! — потребовала Любовь Антоновна.
— Забуду, доктор, — покорно пообещала Рита.
...Легко сказать «забудь»... А забудет ли?.. Каким мерзостям
выучила тюрьма эту девушку... Она испытала меньше, чем дру76
гие... Ее защищали Ася, Елена Артемьевна, Аня, немножко я...
Впереди у нее девять с половиной лет. Перейдет ли она этот
рубеж? — раздумывала Любовь Антоновна, заходя вместе с
Ритой в комнатушку Андрея.
Андрей по-прежнему лежал на том ж е топчане. Пожилая
женщина, она сидела у кровати больного, увидев доктора, хотела встать.
— Сидите, тетя Вера, — остановила ее Любовь Антоновна.
— Тетя Вера! — изумленно воскликнула Рита.
— Ай никак ты, девонька!
— Я, тетя Вера.
— Впервой знакомого человека повстречала.
— Вы давно из тюрьмы?
— Меня-то почитай через неделю судили после карцера.
И сразу сюда загнали.
— И сколько вам?
— Десять годов, как и говорила Люська-воровка. Ведь
я чай не пряжу взяла, ниток катушку. Гадала — помилуют
меня! И слухать не захотели. Я им о детишках заикнулась, о
хозяине больном, а судья, чисто гадюка, прошил меня глази щами и сказал: «Это к делу не относится, рассказывай по су ществу». А по какому такому существу говорить, если энти
нитки я для них взяла. Ушли они, в комнате своей недолго по сидели и бух десять лет тюрьмы. Писать — я сама не напишу, на адвоката денег не напасешься, эти адвокаты деньги-то ой
как любят... Ну и сюда меня.
— А в больницу как? — расспрашивала Рита.
— По болезни, известно. Цинга. Врачиха сказывала — ви таминов мало. А откуда им витаминам взяться? Всю войну на
гнилой картошке просидели. И рука ноет. Зашибли меня ма лость.
— Почему ж вы мне не сказали? — упрекнула Любовь
Антоновна.
— Что вы, доктор! Буду я вас по пустякам беспокоить...
Вы и так маетесь без передыху, — мягко возразила тетя Вера.
— Стыдно... Вы не разрешаете звать себя по имени отчест ву. Я старше вас. Ну какая же вы мне тетя? Если бы не Рита, я бы не знала, что у вас болит рука.
77
— Полно, доктор, на меня серчать. С Ритой-то мы чай в
одной камере сидели. Она сердешная вешалась в карцере...
я ее чуть не заспала... Проснулась, а она хрипит.
— И ты молчала, Рита?..
— Совестно тревожить... Y вас и своего горя много...
...Я совсем не знаю Риту... Семнадцать лет и... веревка на
шее...
— Идите отдыхать, тетя Вера. После полуночи, когда Рита
уйдет, я сменю ее.
— Вы, доктор, и так две ночи без сна. Я покараулю пар нишку... Привязалась к нему, — запротестовала тетя Вера.
— За что вас побили?
— Дак сама поди знаешь, за что тут бьют... В камере хоть
на окошко лазить велели, а тут Кира-воровка таскать себя
приказала. Толстющая баба, разве ж я ее унесу?
— Как... таскать? — не поняла Рита.
— На закорках. Уборная-то от барака далеко, вот она
сядет на какую из нас и тащи ее.
— И вы молчали?
— А что поделаешь, доктор. Кому сказывать-то? Пожали лись начальнику, а он ржет: «Сами разбирайтесь, а я в ваши
дела встревать не стану». А как разбираться, когда у Киры
подружек не менее десяти. Собрались один раз бабоньки, хо тели отлупить Киру, начальство про то прознало.
— И что же? — нетерпеливо спросила Рита.
— Кого в карцер, а кого на растерзание Кириным под ружкам. Поняли мы, что защиты никакой. Кира и подружки
ее вроде раньше воровками были, а потом чем-то проштрафи лись перед урками своими. В зоне поварихами работали, бри гадирами... Начальство, известно, за них. Я не повезла Киру, поколотили меня маленько... На вахте еще дежурники доба вили. Над одной женщиной, тетей Олей, она постарше вас будет, доктор, шибко изгалялась Кира. Она хотела накормить тетю
Олю дерьмом своим. Положила на бумажку кучу целую, сует
ей в лицо и твердит: «Ешь, а то удавлю». А вы говорите ру гаться с ними... Так-то авось амнистия выйдет и домой пошлют
меня... тянет к ребятишкам, — вздохнула тетя Вера.
— Вы верите в амнистию?
78
— Кабы не верила, доктор, и жить-то зачем? К кому вер-таться через десять годков? Мужик хворый, помрет, детишки
повыше меня вымахают... Как они поглядят-то на меня? Скажут, проворовалась мать, росли мы без нее, набедовались...
— Дети поймут, — возразила Любовь Антоновна.
— Не знаете вы жизню... Нешто поймут они, что я нитки
те не себе взяла. Как обскажешь им? И жалко их. Скажу — для вас взяла, измытарют себя, если совесть есть...
— Скажут им правду и без вас, — успокоила Любовь Ан тоновна.
— Я своему крепко-накрепко отписала, чтоб, пока не вы растут, ничего ребятишкам не говорил... Вас больные ждут, доктор.
— Я пойду с тетей Верой. А ты запрись, Рита, и никого не
пускай. Кто будет стучать, посылай к Игорю Николаевичу.
Если что нужно, меня найдешь в седьмом бараке. Одна по
зоне ходить не смей, скажешь Игорю Николаевичу, он пошлет
санитара. Когда больной проснется, дашь ему одну столовую
ложку из этой бутылки. Протри лицо влажной марлей.
— Себе? — удивилась Рита.
— Больному, — усмехнулась Любовь Антоновна.
Тетя Вера и доктор ушли, оставив Риту наедине с Андреем.
...Какой он?.. — думала Рита, вглядываясь в повязки, за крывавшие лицо Андрея. — Хрипит у него все внутри... Отшиб ли... За что его так?! Подрался или воры побили, как Федора