— Шутки невеселые.
— Да. Я отделался легкой царапиной. А Тимофей Егоро вич...
— Что с ним?
— Сотрясение мозга, Любовь Антоновна.
— Он скоро встанет на ноги?
— Завтра осмотрите сами, профессор.
— Обязательно. Сейчас бы. Может разрешите, — попро сила Любовь Антоновна.
— Нет! — отрезал Игорь Николаевич. Любовь Антоновна
поняла, что он не изменит свое мнение.
— Вы хорошо знаете жаргон.
— Всему приходится учиться. К концу срока, если дожи ву, не только жаргон изучу, а воры меня за настоящего вора
примут.
— Вы спасли всех нас.
— Неизвестно, кто кого. Не будь Клавы, я бы валялся с
отрубленной головой.
— Неужели б простили им?
— Простить не простили б, а виновного бы не нашли.
Впрочем, обо мне побеспокоятся. Пузыря — к стенке, если б
работнул меня, а Горячего... Сколько у тебя сроку?
— Двадцать, — хмуро ответил Горячий.
— За Петрова бы дали двадцать пять, а за меня вышка
ломится.
115
— За контриков вышку не дают, — убежденно возразил
Горячий. — Делай их от вольного! На центряк пульнут, дове сят до двадцати пяти и гужуйся. Хоть сорок штук контриков
делай, до четвертака довесят, а вышку не лукнут. За мусоров
вышка верняком ломится, за придурков и всех сук гамузом — тоже вышка. Тебе бы, Игорь, мусора за меня не простили. Я
— воспет, фраеров учу свободу любить. За меня пятерых кон триков на Луну отправят, — разговорился Горячий.
— Хочешь я тебя придавлю? — недобро усмехнулся Игорь
Николаевич.
— Ты что? Взбесился? Вышка за меня!
— Спорим на кусок, что не дадут мне вышку? Удавлю
— и четвертак. Гроши отдам, кому скажешь.
— Игорь Николаевич! Что вы говорите?!
— Успокойтесь, Любовь Антоновна! Я его только задушу
и больше ничего ему не сделаю. Будьте свидетелями, что я
выиграю спор. — Игорь Николаевич протянул свои сильные
руки к кадыку Горячего.
— Докторша! Спасите меня! Он чумовой! Удавит! — ис пуганно выл Горячий.
— И удавлю! Вот так! — Игорь Николаевич положил
большой палец на адамово яблоко Горячего.
— Спасите! Не буду! — плакал Горячий.
— Отпустите его! Не безумствуйте! — потребовала Любовь
Антоновна, схватив Игоря Николаевича за руки.
— Я пари хочу выиграть. Тысяча рублей — деньги!
— Отпустите его ради Бога. Илья! Помогите мне!
— Пусть душит! Заслужил.
— Умоляю вас, Игорь Николаевич!
— Ладно, дам ему передохнуть... минут десять... А потом
придушу. Или лучше тебя повесить, Горячий? Вниз головой.
А? Как твое просвещенное мнение? — голос Игоря Николаеви ча звучал негромко, но с такой недоброй силой, что Любовь
Антоновне стало страшно.
— Опомнитесь! Опомнитесь! — прошептала она.
— Игорек... Докторша! Родные мои... Забожусь! Не трону
никого! — визжал Горячий, захлебываясь слезами и тороп ливо глотая сопли.
— Какая тебе вера? — сухо усмехнулся Игорь Николаевич.
116
— Вор свое слово держит!
— Ты мне не заливай, Горячий! Вор слово держит, если
он его ворам дал. Фраеров в любую минуту надует. Не так, ска жешь? — Горячий молчал. — И воров не обманывает, потому
что самосуда боится. А ты не вор, а сука.
— Ты все допер, Игорь. Воровские законы понял. Не буду
божиться. Выпустишь — ни одного контрика не трону.
— Ты теперь так говоришь. В зоне забудешь.
— Завтра же на этап отправляй. В штрафную, к сукам!
— «И щуку бросили в реку», — вполголоса процитировал
Игорь Николаевич.
— Не Щука я, Горячий!
— Я говорю, что не защучат тебя суки. К ворам бы тебя
надо!
— Куда хочешь, только отпусти!
— Простите его, Игорь Николаевич, — попросила Любовь
Антоновна.
— Разве что ради вас... Я отпущу тебя, Горячий. Но передай
сукам, что зашебутятся в больнице — лепило всех сук отра вит. Да-да! Отравлю! Дам по укольчику каждому — и хватит.
Кого не успею — к ворам брошу. Что смотришь на меня? Ду маешь: скажу сукам, сделают Игоря — и гуляй вволю. Меня-то вы может и сделаете, да я вперед троих-четверых уложу.
Ты думаешь, все контрики Сидоры Поликарповичи? Вы их
поленом, а они вас красивыми словами. Ядом я с вами побе седую! Ножом! Сделаете меня, тут еще пяток фраеров най дется, потравят вас. На развод не оставят! Я обучил их этому!
Я дело говорю, не пугаю. Понял?
— Понял, — испуганно всхлипнул Горячий.
— Веришь мне?
— Верю! На десять кусков забожусь, что верю. Чтоб мне
век свободы не видать, верю.
— Давай руки. Крепко связали. Выпуливайся — и завтра на
этап. — Горячий встал на ноги, вытер рукавом мокрые щеки, шмыгнул носом и пошатываясь вышел в коридор.
— Ушел, — облегченно вздохнул Игорь Николаевич. — Простите, Любовь Антоновна, за эту маленькую комедию. Иначе
было нельзя.
— Так вы..
117
— Не думали его убивать? Так вы, кажется, хотели спро сить?
— Не совсем, но... — смутилась Любовь Антоновна.
— Вы почти угадали. Я бы не прочь его убить.
— Игорь Николаевич!
— Я рассказывал вам, что творят эти мерзавцы. Руки че шутся. Готов травить их всех. Как чумных крыс! Как саранчу!
Крысы тоже не виноваты, но их травят. Чуть не убили Тимо фея Егоровича. А вы знаете, что ждало Риту в вензоне? Спро сите Клаву, она вам лучше меня расскажет.
— Вы ожесточились, Игорь Николаевич.
— Я человек и ничто человеческое... Y меня нет всепро щения.
— Неужели бы вы убили Горячего?
— Не убил бы... Необходимый тактический ход. Горячий
разболтает, что сук травят в больнице. Какое-то время они
поостерегутся приезжать сюда.
— Но они могут вас убить... из страха.
— Все возможно, Любовь Антоновна. Здесь каждую мину ту приходится рисковать. Я хоть немного долясен обезопасить
жизнь больных. Завтра Горячий и Пузырь уйдут на этап. Но вые придут нескоро. Они понимают только язык силы. Если
бы встал из могилы Толстой, и он бы бил их. Бил топором му жика, дрался бы как офицер и дворянин, душил бы их. Y него
не хватило бы милосердия на сук и на тех, кто их учит. Этика
врача. Как бы я хотел забыть, что я врач. И травить их... Не
могу, профессор. Не могу! Я связан совестью, этикой. А у них
свободные руки. Они бьют нас, а мы молчим и благородно
умираем. До нового пришествия можем рассуждать о добре и
справедливости. Кому они нужны наши слова? Клаве? Рите?
Вам, профессор? Андрею? Убить умирающего... А Горячий убил
бы Андрея. Конечно, отвратительно, гнусно. Но удушить пала ча — ах, это не этично, гуманность не позволяет. Будем добры ми к убийцам, насильникам, к бешеным собакам и ядовитым
змеям. Я не могу и не буду к ним добрым! Драться, а не рас суждать.
— Горячий нас не подслушивает?
— Убежал, Любовь Антоновна. До утра к нам никто не
заглянет.
118
— А в землянку?
— И туда тоже... Вы нарочно отвлекаете меня.
— С вами иногда приходится хитрить, — улыбнулась Лю бовь Антоновна.
— Вы умеете... Ложитесь рядом с Ритой. Я подежурю.
Устану — разбужу вас...
— Но...
— Не возражать. Вы больны, а я здоров.
— Разрешите я подежурю, — вызвался Илюша.
— Нет. Мало ли кто ночью может наведаться. Я спросонья
туго соображаю, а отвечать придется немедленно. Ты, Илюша, ляжешь на полу. Клава — на столе. Не возражаешь?
— Да я, — заикнулась Клава, но Игорь Николаевич пере бил ее.
— Вижу, что согласна. Счастливых вам снов.
119
Г лава ,‘Г
К Л А В А
АНДРЕИ И РИТА
— Ты уже сел, Андрюша?
— Я скоро даже ходить смогу... По палате, — помолчав, не охотно уточнил Андрей.
— Мне как Любовь Антоновна сказала ночью, что ты си дишь, я сразу же бежать хотела. Не пустила она, — с оттен ком обиды в голосе закончила Рита.