— Куда тебя ночыо пускать, убьют в зоне, — с тревогой
заметил Андрей.
— И вовсе не убьют. Теперь в больнице воров разных мало.
Разогнал их Игорь Николаевич, — убежденно возразила Рита.
— Ничего он с ними не сделает. Дадут они...
— Кому? Игорю Николаевичу? Любовь Антоновне? Они у
них возьмут? Они копейки ни у кого не возьмут! Ты поросе нок! — громко возмущалась Рита. — Игоря чуть не убили из-за
нас с тобой. А ты говоришь такое. — На глаза Рите наверну лись слезы. — Любовь Антоновна на запретку прыгала, чтоб
нас в больницу отправили. Ты злой, Андрей!
— Не серчай, Рита. Я не о них говорю, — смущенно оправ дывался Андрей. — Дежурники любят блатных. Я в Лукьяновке
сидел...
— А где эта Лукьяновка?
— Тюрьма в Киеве, — заметно повеселев, пояснил Андрей: если Рита спрашивает, долго сердиться не будет.
— Там много народу сидело?
— Полно. Меня когда привезли со станции Шевченко, сперва в одиночку посадили на четвертом этаже. Я ее хорошо
запомнил. Лето, на улице жарко, а в камере холодно. Пол це ментный, я на крышке от параши спал.
— В нашей тюрьме тоже цементные полы были, — вспом нила Рита.
— В общей камере люди телами их обогревают. Надышат
и жарко, даже зимой. А в одиночке и летом холодно. На мне
123
гимнастерку порвали, а рубашки нижней не было. Променял я
ее на хлеб.
— За что тебя забрали? Я уже месяц рядом с тобой, а до
сих пор не знаю.
— Ни за что.
— Так только дежурные в тюрьме говорят. Восемьдесят
семь и все ни за что. Ну и скрывай! Можешь другим расска зывать. — Рита надула губы.
— За бандитизм, — сухо пояснил Андрей.
— Ты бандит?! — с ужасом спросила Рита, отодвигаясь
от Андрея. Глаза девушки расширились, подбородок дрогнул, вот-вот расплачется или закричит. — Я пойду... Меня главврач
звал.
— Никакой я не бандит! — возразил Андрей, поняв, что
Рита с минуты на минуту может уйти. — Посадили за банди тизм, а бандитом я в жизни не был.
— Разве ж так бывает? — неуверенно спросила Рита.
— Бывает — не бывает... А тебя за что судили?
— Ну, так получилось...
— Расскажи, а потом я.
— Y меня мамы не было, а папу и брата убили на фронте.
Я жила с тетей Машей. Она заболела, ухаживать надо, а боль ничный не дали. Сын директора завода, где я работала, пообе щал, что даст мне больничный и лекарство для тети. Я пове рила, а он обманул меня. Продукты принес, а больничный у
отца не попросил.
— Ты с ним встречалась? — голос Андрея дрогнул, глаза
потемнели.
— Один раз, — призналась Рита.
— С ним можно... Он сын директора...
— И не потому, — гневно выкрикнула Рита, сверкнув гла зами.
— А почему же?
— Он на вечеринку меня пригласил. Обещал лекарство
дать.
— А ты долго с ним сидела на вечеринке?
— Я раньше не пила никогда. Он меня напоил и спать по ложил. — Рита зарделась.
124
— А тетя? — Рита поняла, что Андрей не хочет слышать
грязных деталей той ночи.
— Тетя умерла, позже, когда я в тюрьме была.
— Тебя за прогул посадили?
— Я пришла к директору и попросила его, чтоб он поло жил тетю Машу в больницу. Директор разозлился, махнул ру кой и нечаянно уронил бюст Сталина. Бюст разбился, а ди ректор сказал на меня. Мне дали десять лет.
— А прогул?
— На суде про него вспоминали, а в приговоре ни слова
не написали.
— Сталина разбил директор, а посадили тебя. А ты гово ришь, что не могут посадить за бандитизм не бандита.
— Так это Сталин, а то бандитизм.
— А какая разница — не сделаешь, а посадят.
— И тебя так же, как и меня?
— Не так, но похоже. Я из госпиталя домой ехал. После
ранения откомиссовали меня. На станции Воронцово-Городи-ще поезд стоял целый день: путь впереди разбомбили. Один
парень пригласил меня выпить. Выпил я с ним и уснул. А тут
облава. Взяли меня и обвинили в бандитизме. Милиционеры
одного вора ловили, не могли поймать. А меня вместо него хо тели посадить. Сперва на станцию Шевченко отвезли, а потом
в Киевскую тюрьму.
— Почему ж ты подумал, что всех подкупить можно?
— Я не досказал тебе. В Лукьяновке из одиночки меня
перевели в общую камеру, к политическим, мест не было у
бытовиков. Там сидели человек семьдесят политических и пять
воров в законе. Одного вора звали Володя Петровский. Он по дружился с Синяевым.
— Просто так подружился?
— Синяев получал богатые передачи.
— Воры могли отнять у него.
— Не отнимали. Он вместе с ними ел, спал и сочинял песни
про Володю Петровского.
— Песни? — не поверила Рита.
— Еще и какие! Синяев раньше где-то в газете работал.
Почти каждый день новую песню выдумывал. Я один стишок
запомнил. Хочешь расскажу?
125
— Расскажи, — согласилась Рита.
— «Пропоем песню новую на хороший мотив, про бандита
Петровского, про его коллектив». Петровскому очень нравил ся этот стишок. Он выстраивал всю камеру и заставлял нас
петь, утром, в обед и вечером. Кто не пел — сапогом по голо ве. На воров жаловались...
— Открыто? — удивилась Рита.
— Тайком записки в коридор подбрасывали. Потом вся
камера обозлилась. Схватили, что под руками было, и на воров.
Вот дрались так дрались! Мисками, крышкой от параши, горш ками глиняными. Володя с ворами к двери побежал. Дежур ный заскочил в камеру и всех подряд лупить.
— И Петровского?
— Пальцем воров не тронул. Нас ключом бил.
— Больно? — вздрогнула Рита.
— Тебя тоже били?
— Да. А чего ж потом?
— Всех бьют, — уныло протянул Андрей. — Даже тебя.
Я думал, девчат не трогают.
— Так ты с тех пор и сидишь?
— Нет. За драку с ворами меня посадили в карцер, а из
карцера — в индию.
— В какую Индию?
— В Лукьяновке так называли камеру, где сидели одни
воры. Там была еще абиссиния.
— А это что такое?
— Тоже камера. В ней разные люди сидели, ни воры, ни
мужики. Их называли полуцветняками, порчаками, шобл ом. В
абиссинии я не был, а в индии почти месяц просидел. Одного
вора, Веню Муфлястого...
— Это фамилия у него такая?
— Кличка. Освободили его, а через две недели опять в ин дию привели. Муфлястый так ругался: «Я, — говорит, — пять
кусков дал, чтоб меня на волю выгнали, а мусора по новой
схватили. Где я им грошей наберу? Что я им, госбанк?» Почти
все они рассказывали, не мне, промеж себя, кого за сколько
освободили из тюрьмы.
— А почему ту камеру называют Индией?
126
— Воры наколоты все, как индейцы, и передачи не у кого
отнимать. Захотят в другую камеру перейти, им приходится
свои передачи отдавать. Они и говорят: «нас грабят, как ин дейцев!» За это и прозвали камеру Индией.
— В индии плохо было?
— Слово скажешь — и бьют. Дежурным лучше не жалуйся: от них попадет и воры добавят. Я там за одного пацана засту пился, меня подлупили и в тюремную больницу.
— Сколько тебе дали?
— Три года.
— Какой ты счастливый! За бандитизм три...
— Так мне не за бандитизм, а за нарушение паспортного
режима. Статья восьмидесятая часть первая Украинского Уго ловного кодекса.
— Ты все запомнил, как зазубрил.
— Сколько раз повторять и не запомнить...
— Тебе бандитизм на паспорт сменили. Вот бы и мне так.
Поменяли бы бюст на что-нибудь другое и дали б не десять, а три...
— Никто мне бандитизм на паспорт не менял. За банди тизм меня освободили.
— Как же так?
— Когда я из индии в тюремную больницу попал, подле чился там немного и объявил голодовку.
— Зачем?
— Чтоб скорей разобрались со мной. Я так и в записке