— А вы? — растерянно спросил Тимофей Егорович.
— Я — старуха.
— Но...
— И не люблю болтать. За восемь лет отучилась.
— Я доверяю профессору, как самому себе. Говорите при
ней или вообще молчите, — отрезал Игорь Николаевич.
— А Рите вы не верите? — обиделась Любовь Антоновна.
— Я верю ей больше, чем кому бы то ни было, — резко
возразил Игорь Николаевич. — Но она слишком наивна, до верчива. Ее легко обмануть. Можете положиться на мой опыт.
Тимофей Егорович выразительно посмотрел на Любовь Ан тоновну, но она сидела не шелохнувшись. Пожав плечами, ни
144
чего не поделаешь, придется беседовать при женщине, капитан
заговорил:
— Отправьте меня на пересылку. Это единственная и по следняя моя просьба.
— Вас? В таком состоянии?! Не могу.
— Y вас есть связи. Используйте их, Игорь Николаевич!
Мне необходимо попасть на пересылку.
— Вы просите о невозможном.
— Невозможное для вас или для меня?
— Для обоих.
— Не сумеете договориться с начальством?
— С начальством я, пожалуй, договорюсь, — Игорь Нико лаевич прикурил папиросу, выпустил сизую струйку дыма и
после небольшой паузы добавил: — А с вами как быть? Вы
можете умереть в дороге или на месте. Легкий удар по голо ве... пробежка, ложись-вставай — и с вас достаточно. Как врач
я протестую.
— Я не прошу отправить меня сегодня. Я согласен ждать.
Неделю-две... Но когда вы найдете меня здоровым...
— Подумайте, Тимофей Егорович.
— Я все обдумал.
— Зачем вам так срочно ехать на пересылку? Я понимаю, что вы хотите узнать... — Тимофей Егорович что-то хотел от ветить Любови Антоновне, но, взглянув в ее глаза, громко за сопел и отвернулся.
— Я догадываюсь... Но если я угадал, этот разговор и в
самом деле не для женщин.
— Прикажете мне уйти, Игорь Николаевич?
— Я ничего вам не прикажу, профессор. Поступайте, как
знаете. Впрочем, побудьте с нами. Если я не ошибся в своей
догадке, я вам скажу одно, Тимофей Егорович: лягушку на
дерево посадить легко, снять ее — трудно.
— Я не понял вас, — признался Тимофей Егорович.
— Лесков в повести «Гора» рассказывает, что в четвертом
веке старую язычницу спросили, как уничтожить христиан. Она
сказала: «В Евангелии написано, что вера величиной в горчич ное зерно сдвинет гору. Сейчас засуха. Если гора сойдет в Нил, Нил разольется и люди будут спасены от голода. Заставьте
христиан сдвинуть гору. Они не сделают этого, и голодные
145
убьют их. Я помогла вам посадить лягушку на дерево, а назад
вы ее не снимете». На дереве лягушка засохнет. И если снимут, то только ее труп, — пояснил Игорь Николаевич.
— Вы отправите меня на пересылку, а назад вернуть не
сможете. Этого и не требуется.
— Вы решили?..
— Да! Да! Я убью начальника Пересы л ки! За Асю!
— Что это вам даст?
— Я — солдат. Меня учили драться, а не рассуждать.
Кровь за кровь! А что мне даст, если я спокойно умру на
мягкой кровати? Ася... Дочка... Ее убили... А меня вы хотите
заставить жить? Какой ж е я отец?! Я не волнуюсь. Нож!
Только нож в спину! Успею убить одного — хорошо! Двух-пятерых — еще лучше.
— Вы знаете, что будет? — заикнулся Игорь Николаевич.
— Со мной? Я честно умру. Помучают перед смертью?
Недолго. Не удастся убить ни одного, не сумею даже ранить — все равно умру как человек, как отец. Зверь защищает своих
детенышей, а я спрячусь. Не отправите на пересылку — здесь
убью.
— Кого? — в ужасе спросила Любовь Антоновна.
— Начальника больницы! Надзирателя! Конвоира! Все они
убийцы!
— Не все, — твердо возразила Любовь Антоновна.
— Покажите мне хотя бы одного человека среди них, — потребовал Тимофей Егорович.
— Во втором корпусе лежит надзиратель Седугин. Он спас
заключенных и получил пятнадцать лет. Лида моложе вашей
Аси. Ее хотели изнасиловать на вахте и один надзиратель не
допустил этого сделать.
— Вы защищаете их? — Тимофей Егорович задохнулся
от гнева.
— Констатирую факты, — бесстрастно ответила Любовь
Антоновна.
— Позвольте мне с вами не согласиться, профессор, — не
утерпел Игорь Николаевич.
— Со мной или с фактами?
— Это софистика, Любовь Антоновна! — с нескрываемой
яростью возразил Игорь Николаевич.
146
— Насколько я помню, софистика это ложь, похожая на
правду. Ложь тонкая, умная и правдоподобная. Где ж у вас
доказательства моей софистики?
— В банде сто человек. Двое из ста не убивают, не грабят
и даже помогают тем, кто пострадал от бандитов. По вашей
логике следует пощадить всех сто, чтобы не пострадали эти
двое.
— А если эти двое запуганы? Их заставили участвовать в
банде?
— Они отвечают вдвойне. За преступления, которые совер шают их соучастники и за трусость.
— А вдруг они обмануты?
— Какое дело пострадавшему, что хороший человек дал
себя одурачить.
— А если они спасли кого-то?
— Простите их и будьте беспощадны к оставшимся.
— Вы толкаете Тимофея Егоровича...
— Его замысел — преступление.
— Спасибо вам, Игорь Николаевич. Вы бьете словами, как
кнутом. Преступник... — с обидой и горечью сказал Тимофей
Егорович.
— Лягте! — властно приказал Игорь Николаевич. — Я
говорю жестко, грубо...
— С больными так не разговаривают.
— Говорят, Любовь Антоновна! Я спросил вас, Тимофей
Егорович, знаете ли вы, что случится после убийства началь ника пересылки. Вы не боитесь наказания, я в этом не сомне ваюсь. Нам ли с вами чего-то бояться. А другие? Я, как и вы, не делю лагерное начальство на хороших и на плохих. Все
хорошие и всем им место на кладбище. Но за одного началь ника пересылки погибнут десятки людей. Они не простят его
смерти, — убежденно закончил Игорь Николаевич.
— И так не дают никому спуску, — возразил Тимофей
Егорович.
— Я, возможно, не сумею вас отправить на пересылку.
Вы убьете кого-нибудь из надзирателей здесь. А потом? В
больнице, как правило, люди не умирают в карцере. А после
вашего выступления умрет не один. Я надеюсь отправить в
147
вольную больницу трех заключенных... А тогда я не сумею
отправить ни одного.
— Я пойду на пересылку! В больнице их не трону, — за верил Асин отец.
— По-вашему на пересылке людей можно безнаказанно
подвергать опасности? И за что? Убейте десять надзирателей
— на их место придут другие, обозленные, беспощадные, тру сливые. Боясь за свою шкуру, они станут мстить всем. Вы
дадите им в руки грозное оружие. По всем лагпунктам нашего
лагеря конвоирам и надзирателям прочтут о зверской расправе
с начальником центральной пересылки. Они ни слова не упо мянут об Асе. Вас изобразят как кровожадное чудовище.
— Меня не интересует, какие сказки расскажут обо мне.
Разбойник, бандит, кровопийца, удав — пусть говорят, что
хотят. Они оклеветали меня живого, что стоит плюнуть на
мертвого.
— Я не о вас говорю. Вашим именем будут спекулировать.
Скажут: смотрите на этих врагов народа. Заслуженного капи тана, отца троих детей, зверски убил изменник Родины. И ре прессии обрушатся на нас. Вы мечтаете отомстить им, но вы
отомстите нам. Мне! Профессору! Землянке! Всему каторжному
корпусу. Мстите нам! Или будьте мужчиной!
— Мужчиной! Мужчиной!.. А как же Ася?! — по выдуб ленной морщинистой щеке капитана скатилась тяжелая круп ная слеза. Наступило долгое гнетущее молчание. Первой заго ворила Любовь Антоновна.
— Мне вспомнился случай из моей жизни. Лет тридцать