Вагонами воруют.
— Мы тоже умеем! — хвастливо перебил Чухма. — Я — щипачишка, а со мной мусор бегал. Я на отмазку его брал.
Насуну лопатник и на бздюм с ним гроши делим. Погорю я, он сразу к потерпевшему: «Кто украл? Он?» — спрашивает
мусор и на меня показывает. Запишет фамилию потерпевшего,
177
где живет, работает и базлает: «Разберемся, гражданин! На кажем вора по всей строгости закона. Вас, гражданин, я не
задерживаю. Идите по своим делам. А ты, ворюга, — это он
мне, — следуй за мной». Отведет в сторону и толкует: «Сле дующий лопатник целиком отдашь, за то что сгорел». Другую
покупку сделаю и мусору целиком отдаю. Зато как прокнокает
он, я лопатник прикуплю, гроши отжухаю, а мусору пустую
лопату напоказуху. «Локш схамал, — говорю, — ни тебе, ни
мне».
— Мусора — те же воры, только не честные, — перебил
Малина Чуму. — Рядовой мусор мало имеет, меньше, чем
скокорь или вильдушник. Их и фраера презирают и воры. На чальники — вот это да! Они и с нас берут, и с мусоров рядо вых, и с растратчиков разных.
— И хорошо, что берут. Не брали бы, нам никому бы
житья не было.
— Ты прав, Волк. Мы по мелочишке берем. Сработал я
вильду, за полцены барыгам спустил, а половину из того, что
осталось, ментам отдал. По л год а погужуюсь и по новой холку
подставляю. Я с двадцать второго бегаю. Знаю всю эту подлую
кодлу, от щипача до генерала мусорского. Отечественники не
хотят колоться, что в войну от голода в воровскую жизнь пошли.
А я не притыриваюсь, прямиком говорю — от голода воровать
начал. В двадцать втором в детдоме плохо кормили, сбежал я, беспризорничал, сявчал хлеб у булочных, но сперва не воро вал. Потом прихватили меня и в Балашовку заперли. Там
главный воспет — вот мужик так мужик был. Сам пацана паль цем не тронет, покнокает на тебя, если ты трекнешь ему что
против шерсти, нахмурится и уйдет. А ночью держись. Акти висты одеялами накроют и деревянными молотками по ребрам
метелят, пока не обхезаешься. Наутро начальник приходит, зырит на тебя, вроде первый раз видит. «Кто бил?» — спра шивает. Скажешь, что активисты, а они кричат, что всю ночь
дохли и ничего не знают. Активистам бацилу, нам водичку. На зовет пацан фамилию активистов, тех, кто бил, старший воспет
говорит: «Хорошо, проверим». На другую ночь тому пацану
до конца все бебехи отшибут. А утром воспет выстроит всех
и заявляет: «Такой-то, — называет фамилию пацана, который
пожаловался, — оклеветал активистов, он заявил, будто ак178
тивисты избили его. Я тщательно проверил его заявление, опро сил других воспитанников, и все подтвердили, что активисты
в эту ночь никуда не уходили». Меня самого так подлупили, что в больницу попал. Подлечился, рванул оттуда и... куда
пойдешь, кому что скажешь? Побежал ночевать на кирпичный
завод. Попутали, как беспризорника, я все еще не воровал, и хотели снова в Балашовку толкнуть. Я со страху обхезался
и нахалкой на себя лопатник взял. А с тридцать первого в люди
вышел, по вильдам работаю. Вильда по с кушем скачков. В
хавире один угол возьмешь, и то тряпье не центровое, у рабо тяг тряпки вшивые, барыга от них нос ворочает. К промтовар ной вильде машину подгоню — и гуляю полгода. Мутили меня, пока не воровал, и кулаками, и молотками, и палками. Теперь
я фраеров шутильником метелю от души. Они у меня еще не
одну ласточку сбацают. Вниз головой вешаю. Бацать цыганочку
заставляю. Пусть знают про подлые души! Шутильник — палка
толстая! По хребту пройдет, завоют, — Малина заскрежетал
зубами и грязно выругался.
— Вешать фраеров! Вешать! — яростно зарычал Волк, грохнув кулаком по столу. — Y меня матушка в тридцать тре тьем с голоду в селе умерла. Никто ей поштевкать не дал. В
городе сявчить хлеб не хотел, украл, до сих пор грудь болит.
В мусорскую привели, на меня мусора хуже кнокали, чем мы
на фраеров. А кто такой мусор? Фраер тот же, только работать
не любит, как и мы. А похмеляться три раза в день согласен.
Грошей ментам мало платят, все они там лапошники. Теперь
меня воры могут сделать, и хозяин, и фраера. Сука я. Но пока
сделают, я не одного из них на три метра в землю упрячу.
— Дохнешь, Степа? — громко спросил Чума. Седугин хо тел поднять отяжелевшую голову, сказать, что он все слышит, но сознание изменило ему. С заплетающегося языка срывалось
невнятное мычание, расслабленное тело не подчинялось одур маненной воле. И только одна мысль, мысль о Клаве, не по кидала его, будила гнев, звала встать, найти ее и расплатиться
за все пережитое.
— Клавка... Искромсаю, — выдохнул Седугин, пытаясь
приподнять голову.
— Дошел мусор! Не умеет пить. Выканай, Женя, на минуту
из хаты.
179
— Хорошо, Волк. Я и сам хотел свежим воздухом поды шать.
— Не подслушает? — подозрительно спросил Малина, когда за Женькой закрылась дверь.
— Забздит, — заверил Волк.
— Потолкуем о завтрашнем деле?
— Y тебя, Малина, какая мыслюга?
— Клавку вызовет Седугин. В случае горения все шары
покатятся на него. Делать ее ни за какие гроши нельзя. Она
пойдет в свидетели. Нарахаем ее, подлупим, заставим ксивенку
написать и ксиву пульнем начальнику. Что дальше — у нас
голова не болит. Фонарик есть, карандаш и бумага тоже.
— Почему на чердак восьмого?
— Там есть другой выход. В случае чего — рванем, мусора
стукнем и оставим рядом с Клавкой. С Игорем за Горячего
расчет сделаем. Игорь — мужик настырный, в медицине воло-кет. Пока он тут, любому из нас укольчик замандячит — и
бессрочная актировка. Игорь не забздит, душку у него хватит.
Шугнут его из больницы, погужуемся до блевотины. Нам всем
троим по пол года канта на больнице ломится. Уйдем на лю бую командировку после Игоря, мусора за нас мазу будут дер жать.
— А когда Игоря выгонят, хозяин нас не кинет?
— Будь спок, Волк, пальцем не тронет. Для самого хозяина
работаем, — Малина поднял палец вверх. — Это тебе не на чальник больницы.
— Для него?! — задохнулся от волнения Волк.
— Точняк! Завтра дашь мусору планчику подкурить. Пла новой он на стену полезет. Мы все сделаем чисто, — Малина
дружески похлопал по плечу Волка. — Зови Женьку. Отвали ваем до завтра.
180
ЗОТОВ И ОСОКИН
— Как устроились на новом месте?
— Все в порядке, товарищ полковник, — угодливо подви гая полковнику стул, бодро отчеканил начальник четвертой
больницы.
— Семью еще не привезли?
— Никак нет. Не успел. Извините, товарищ полковник, по-холостяцки живу. Принять вас, как положено, не имею воз можности.
— Я человек простой. Зачем мне эти приемы, — скромно
возразил полковник.
— Была бы жена, угостил бы вас...
— Нет уж, увольте меня от угощений, — энергично за протестовал полковник. — Мой уважаемый предшественник
полковник Гвоздевский сгорел... на работе.
— Какой человек был! — горестно вздохнул майор. — Об разованный, душевный, строгий, справедливый, обходитель ный... Как дело свое хорошо знал! Речи какие говорил! Слу шаешь — как газету читаешь. Бандиты плакали, когда он го ворил. Правду народу нес. Настоящий чекист был! Я чуть не
расплакался на его похоронах... И такого человека не стало...
— Начальник сорок первой тоже чуть не расплакался, — в голосе полковника прозвучала легкая насмешка. — Он перед
смертью угощал Гвоздевского... грибками. Печальный случай...
Вредная штука грибы... Только теперь узнали, что начальник
сорок первой племянник Гвоздевскому. Семейственность... А
вот чья — не упомню.
— Y многих жен братья есть, — уклончиво ответил майор.
— A-а! Вспомнил! Болтают, что она сестра начальнику