это угрожает вам, майор Зотов? Не забывайте о Малявине. Он
может выздороветь и дать весьма неприятные показания.
— Голову снесут любому, кто сунет свой нос в дело Ма лявина. А возьмутся за него, я тоже скажу, от кого мне указание
вышло.
— Y вас нет никаких доказательств. А слово к делу не
пришьешь.
— За Малявина не один я пострадаю.
— Согласен. Случай скандальный. Но никто его не станет
и ворошить. Вы, майор, заранее выдали капитану Лютикову, когда побежит брат охотника, а он разболтал Малявину. Этого
вам не простят и не забудут.
— Осудят?
— Да. Но не за Малявина.
— Я на суде скажу и о нем.
— Вас никто не выслушает. Последует обычная фраза пред седателя суда: «Это к делу не относится. Говорите по суще ству». А у вас найдется, что сказать по существу? И не забудьте
еще одну деталь: письмо Малявина в единственном экземпляре
хранится только у меня. О нем ничего не знает хозяин. Плохо
работает уважаемый товарищ Орлов.
— За что же меня осудят?
— В прошлом году шестнадцатилетний сын охотника Зо зули... Вы помните его?
189
— Помню.
— Вот видите, у вас освежается память. Отрадно... Очень
отрадно. Кстати, Зозуля в переводе с украинского означает
«кукушка». Дед или прадед Зозули в конце прошлого века
приехал с Украины в Сибирь и застрял здесь. Так вот, выше упомянутый Зозуля в прошлом году пошел из дома в тайгу, а
на другой день на его труп наткнулся местный житель Кова лев. Перед смертью Зозулю напоили водкой и изнасиловали.
Убийцу Зозули не обнаружили и по сегодняшний день. На
месте преступления нашли пустую бутылку с отпечатками
пальцев. Дактилоскопическая экспертиза обнаружила, что сред ний и большой палец правой руки принадлежат самому Зо зуле, а вот хозяин указательного и безымянного пальца левой
руки неизвестен. У нас, к сожалению, не всем гражданам сде лали отпечатки пальцев. Как хорошо, если бы отпечатки паль цев брали ну хоть бы не у всех, а у граждан обоего пола от
трех и до девяноста пяти лет. Да-а, работать было бы легче...
А вдруг у кого-нибудь появится фантазия сделать вам отпе чатки пальцев?
Майор вздрогнул и побледнел. Полковник, словно не за метив его замешательства, продолжал.
— У вас теплится надежда: не посмеют судить, не захотят
пачкать авторитет лагерной администрации. Но вас никто и
не будет судить открытым судом. Местные жители ничего не
узнают о вашей судьбе. В нашей системе вы работаете давно и
уж пора бы знать, как судят таких преступников.
— Довольно! Что вы хотите?
— Я мог бы рассказать вам еще несколько занимательных
эпизодов из вашего не совсем безоблачного прошлого, но лучше
поговорим о будущем. Оговорюсь заранее: или вы согласны без
малейшего возражения выполнить все, что я вам прикажу, или
считайте, что разговор у нас не состоялся.
— Говорите. Исполню.
— Люблю сговорчивых и покладистых собеседников. У
меня характер мягкий, как шелк. Моя слабость — поговорить
с людьми любезно, без нажима. Добровольное согласие для
меня дороже всего. Меня учили гуманному подходу к людям, и, как видите, я неплохо усвоил этот урок. Я попрошу вас об
одной маленькой услуге: мне надо иметь письмо, написанное
190
рукой заключенного, но автор письма не должен отказаться от
него на допросе.
— О чем письмо? — перебил майор.
— Компрометирующее главврача.
— И только?! Да я вам завтра десяток таких писем выло жу на стол. Любой ссученный вор напишет, что я ему скажу.
Их и заставлять не надо. Не любят они Игоря. Волк, Малина, Чума, вы извините, товарищ полковник, что я их не называю по
фамилии, у каждого из них очень много фамилий, какое угодно
письмо напишут на главврача. Насилие — пожалуйста, пьянст во — сколько угодно, убийство — сочинят и убийство. Стоило
ли из-за этого так долго разговаривать, товарищ полковник?
— Стоило, уважаемый товарищ майор. Мне не нужны ни
убийства, ни насилие, ни пьянство. На главврача поступило
более ста пятидесяти сигналов такого рода и от лишнего си гнала я не вижу пользы. Важно не только о чем просигналят
на главврача, но и кто это сделает. О чем и кто — это два
основных кита. Третьего кита, кому и когда передать письмо, оставьте за мной. Посмотрите последний донос заключенной
Русаковой, его передал мне ваш Волк.
— Лично вам?
— Y вас притупилась смекалка, майор. Неужели я сам
буду разговаривать с Волком. С ним беседовали ваши под чиненные.
— Кто?
— Не будьте наивны. Знать их имена вам не обязательно.
Мы с Волком старые приятели. Письмо верните ему, лично
сами, из рук в руки. А как действовать дальше, мы с вами сей час обговорим.
— В чем же обвинить Игоря?
— В том, что начальник управления лагеря и главврач
четвертой больницы — двоюродные братья.
— Этому никто не поверит.
— Если напишет Волк или Малина — да, не поверят.
— Их и не заставишь написать, они побоятся связываться
с Орловым. Одно дело главврач, а другое — хозяин.
— Смотря кто их будет принуждать. Если бы это было не обходимо, то Волк, Малина, Чумг, Камбала вне всякого сомне191
ния лично для меня подпишут и не такую бумагу. Но их под пись не котируется: они ненавидят главврача и не сумеют
скрыть свою ненависть. Письмо напишет человек, близкий к
Игорю или хотя к его окружению. Это первое условие. И вто рое: автора письма главврач никогда не обидел, а, напротив, оказал ему немаловажную услугу. Письмо напишет бытовик, но не рецидивист. Он, или скорее она, осуждена за какое-нибудь
некрупное хищение. Y политического не найдется убедитель ных мотивов писать такое письмо.
— Я не могу догадаться, на кого вы намекаете.
— А вы и не обременяйте себя излишними размышления ми. Позвольте мне снять с вас эту тяжелую ношу, доверьтесь
старшему по званию и по годам. Начнем с окружения Игоря.
Буду рассуждать путем исключения. Мужчины. Бывший капи тан корабля Тимофей Вериков. Упрям, настойчив, смел. Отпа дает. Проверим по списку досье на других. — Полковник вынул
из кармана плотный лист бумаги и, водрузив на переносицу
очки в роговой оправе, начал читать. — Илья Ненашев. Быв ший боксер. В армии с сорок первого по сорок четвертый.
Разведчик. Награжден орденами Отечественной войны, Сла вы, Красной Звезды и пятью медалями. Находчив, в дружбе
сохраняет постоянство. Не поддается перевоспитанию. В сорок
четвертом после госпиталя вместе со своим другом Асаном Аме товым выехал в Крым. Протестовал против высылки крымских
татар. Пытался дать возможность скрыться некоторым из них.
Враждебно относится к перевоспитавшимся ворам в законе, избил воспитателя. Неисправим. Андрей Петров. В настоящее
время тяжело болен. Главврач защищает его и оказывает знаки
внимания. По словам Петрова, в армии с сорок третьего по
сорок четвертый. Два ордена, две медали. Негласный запрос
подтвердил справедливость его слов. Ранен, контужен, признан
негодным к дальнейшему прохождению службы. Нарушение
паспортного режима. Напал на коменданта сорок первого лаг пункта. Призывал заключенных выступить против нарядчиков
и воспитателя. Агрессивен, враждебен, неисправим. С ним кашу
не сваришь. Посмотрим, как у нас обстоит дело с женщинами.
Сара Гершович. Врач. Агитация и пропаганда. Говорила о не обходимости создания отдельного еврейского государства. По думайте какая мыслительница! Ей мало свобод, которыми поль192
зу е т с я в нашей стране каждый гражданин. Y нас принято
думать, что евреи трусливы. Я бы этого не сказал. Взгляните на
Гершович. На следствии отказалась подписать протоколы. Ни какого общения с лагерной администрацией. Любовь Ивлева.