он любит — и все кончено. Последует признание главврача и
оргвыводы для нашего хозяина. Ему не простят, что он давал
привилегии своему двоюродному брату. Родственные чувства
к врагу народа обойдутся ему дорого, слишком дорого. Руса кова — это первая тоненькая ниточка, она потащит за собой
всю цепь.
— А вдруг они не братья? — со страхом спросил майор.
— Ошибка исключена. О разговоре главврача с Ивлевой
было доложено вашему предшественнику больше месяца тому
назад.
— Кем же? Может быть вы мне отдадите этого сексота, товарищ полковник? Я в лучшем виде его использую.
— С удовольствием бы, но невозможно. Это был очень
ценный сексот.
— Но как его фамилия? Может встречу, пригодится он
мне.
196
— Безыконникова. До лагерей она пятнадцать лет прора ботала в органах.
— Почему ж вы так долго не принимали мер?
— Ваш предшественник струсил. По мелочам он не боялся
сигналить на главврача: пьяница, агитатор, развратник и про чее. Сигналил и в управление, и в центр. Но вступить в едино борство с хозяином не хватило принципиальной честности. Он
уничтожил записку Безыконниковой. Но он забыл, что у меня
есть другие возможности получить ту ж е информацию. К со жалению, я узнал об этом сигнале поздно. Пришлось побесе довать с майором, напомнить ему о двух не совсем лучезарных
происшествиях из его жизни. Он собственноручно составил
объяснение о записке, переданной Безыконниковой.
— А где же она сама? — с жадным любопытством рас спрашивал майор.
— Убили заключенные. За нее скидок не будет. Следствие
поведем по всем правилам.
— Но где ее убили?
— На сто шестнадцатой. На другой день после того, как
она составила свою записку, ваш предшественник со страху
отправил ее на этап, чтобы избавиться от такого опасного сек сота. На сто шестнадцатой у нее не было связи со мной. В
больнице был человек, который передавал мне ее донесения, а на сто шестнадцатой не было. Она все ж е сумела передать
мне сведения об Орлове. На словах. Как первая, так и вторая
записка Безыконниковой не сохранилась.
— Но как же она могла подслушать? Игорь такой осто рожный.
— Как бесплатное приложение, я открою вам маленький
секрет. За восемь лет главврач ни с кем не разговаривал о хо зяине, кроме как с доктором Ивлевой, и то в своем кабинете.
Но за кабинетом главврача есть маленькая заброшенная конур ка. Снаружи она заколочена. Однако при желании гвозди
можно вынуть. В стене пробуравлена дырка, конечно не на сквозь, но довольно глубоко. Если приложить к дырке обык новенную кружку и плотно прижаться к ней ухом, можно хо рошо разобрать, о чем разговаривают в кабинете. Я работаю
в управлении третий год и об этом тайнике знаю давно. Пе редаю его вам, майор Зотов.
197
— Когда они разговаривали? Днем или ночью?
— Ночью.
— Почему же именно в эту ночь Безыконникова не спала?
— Она очень наблюдательна. Ее заинтересовала Ивлева.
Главврач очень любезно встретил Ивлеву, и Безыконникова ре шила проследить за ней. Она не спала всю ночь и слушала их
разговор. Примитивное подслушивание. Но иногда и оно при носит пользу. В недалеком будущем техника даст нам в руки
такие возможности, что дух захватывает от радости. Ни один
разговор не ускользнет от наших ушей. А пока... Пока советую
воспользоваться тем, что есть. Как видите, я обо многом осве домлен, майор. Не советую со мной хитрить. Я надеюсь, вы
поняли, как это опасно.
— Понял, товарищ полковник.
— Приступайте к исполнению своих обязанностей. Дейст вуйте изворотливо, с умом. Будьте преданны, честны, прямо душны. Выиграем мы оба, а проиграете — только вы. Если
вздумаете... — полковник не договорил и выразительно погля дел на майора.
— Все выполню, товарищ полковник.
— Надеюсь. Желаю вам удачи, майор Зотов.
ВОЛК
— Голова не болит?
— Болит, Волк. Тошнит. Во рту, как кошки нагадили.
— Это с похмелюги. Пройдет. Вчера мы много вылакали.
И сегодня. Ты обниматься ко мне лез, как дешевка. Дюбни
сто грамм и больше ни капли. — Волк подал Седугину стакан.
Степан с отвращением понюхал самогонку и отвернулся. — Ты не нюхай, пей. Ну как, пошла? Хорошо. Картошкой сырой
загрызи, разжуй ее и глотай, весь запах отшибет. А теперь под кури.
— Что это? — спросил Седугин, вытирая ладонью рот.
— Ты как Сидор Поликарпович спрашиваешь: «Ах, что
это, позвольте вас спросить». Это планчик, дорогой Степа. Ана198
ша. «Планчик ты планчик, ты божия травка, отрада воров, щи пачей. Плану подкуришь, все горе забудешь...» — запел Волк, протягивая Седугину козью ножку, набитую табаком вперемеш ку с анашой.
Седугин затянулся. Он раньше никогда не курил анашу, хотя надзиратели часто потчевали его. Степан видел, что не которые из них, накурившись анаши, беспричинно смеются, указывают пальцем на стену — и вновь взрыв смеха, кое-кто
плачет, иные часами бессмысленно смотрят в одну точку, у
многих просыпался волчий аппетит и они ели, не зная чувства
меры, но были и такие, кого охватывала безудержная ярость.
Наплевав на всех и вся, они были готовы подраться с кем
угодно, без всякого повода порвать вещи, ударить ножом. В
таком состоянии анашиста с трудом удерживали двое-трое
здоровых парней. Случалось, что анашист впадал в благоду шие, граничащее с идиотизмохм, тоненько хихикал, прочувст венно ронял слезы, лез целоваться и объяснялся в любви. Пока
Седугин курил, он не ощутил ничего или почти ничего: не приятный масляный запах конопли и слегка першило в горле.
— Поглубже затягивайся, — поучал Волк. — Дым помень ше выпускай. Обеими ладонями рот прикрой. И чаще тяни, не
как папиросу. Вот так, — Волк взахлеб, со свистом втягивал в
себя дым. Секунда — затяжка, секунда — затяжка. И так шесть
или семь раз подряд. Седугин последовал его примеру. Доку рив, он спокойно посмотрел на Волка.
— Не разобрало? — сочувственно спросил Волк. — Посиди
минут десять, покайфуй, дойдет.
Перед глазами Степана всплыло лицо Клавы. Залитое сине вой, оно напомнило Степану другое лицо — лицо его утонув шего меньшего брата. Распухшее, обезображенное, неузнавае мое — таким оно навсегда запомнилось Седугину. Степан плакал
о братишке. Плакал горько и безутешно и боялся взглянуть в
его лицо. Он не смел признаться даже самому себе, что лицо
брата вызывало в нем страх и отвращение. Степан очень любил
брата и ни с кем не поделился, что он испытывал мучительную
тошноту при взгляде на лицо утопленника. Он стыдился своих
чувств, ругал себя, но тошнота и отвращение не проходили.
Лицо Клавы, он видел его словно наяву, разбудило в нем гнев.
Чем больше он пытался подавить свою ненависть, тем ярче раз199
горалась она. Как в бреду он видел, что Клава показывает ему
язык, грозит кулаком, смеется и, причмокнув губами, дважды
провела пальцем вокруг шеи.
— Грозишься, стерва! — закричал Степан, вскакивая с
топчана.
— Развезло! Скоро работать, Степа, — довольно улыбнулся
Волк.
Седугин плавал в густом тумане и всюду, куда бы он не
обернулся, видел лицо Клавы, торжествующее и злое.
— Проглоти пилюльку! — предложил Волк. Степан маши нально выпил лекарство. Вскоре мысли его прояснились, но
злоба обострилась до предела. Два имени сверлили мозг: Игорь
и Клава. Игорь поступил подло, обманул его. Но он был чужой
и незнакомый человек, он не звал его к себе большими вле кущими глазами, не обещал таинственную радость, не будил
нежного восторга, не тревожил подспудного чувства любви, не
манил в светлую страну мечты, где живут только он и она. А
Клава звала, обещала, тревожила, манила и... предала.