— Пошмаляем, Степа! — позвал Волк. По дороге он еще
раз объяснил Седугину, как вести себя. — Впулишься в зем лянку, толкуй по-хорошему. Вызовешь Клавку, оттяни ее. Про
ксиву трекни. Толкуй с ней возле второго корпуса. Я пошма-ляю на чердак. Ухватываешь?
— Схватил.
— Канай! — Волк долго глядел вслед Седугину. Когда Сте пан подошел к землянке, Волк тихонько свистнул.
— Я здесь, Волк, — тихо проговорил Буров.
— Канай по-над стенкой второго корпуса. Держись за сте ну, чтоб не упасть. Дойдешь до конца — стой и не рыпайся.
Слушай толковище.
— А кто будет говорить?
— Дешевка и фраер. Он станет ее фаловать впулиться на
чердак восьмого. Если что другое трекнет, сразу рви ко мне.
— Упаду... тут ямы.
— Грабками щупай, ножками топай. Сделаешь все, миска
мяса ломится. Сгоришь — по хребту поленом. Определишь — под хор Пятницкого в шесть смычков протянем, ласточка и
петля. Канай, Буров! Ты фраер с душком.
200
— Увидят меня... Они с глазами, — захныкал Буров.
— Закнокают, начинай свое: «Дорогие дяденьки и тетень ки...» Заорет фраер на тебя — рви и не базлай.
Никто из самых близких приятелей Волка не знал, что он
ночью видит так же хорошо, как днем. Ему ничего не стоило
в темном бараке наблюдать за любым человеком. Волк видел, как Степан вошел в землянку и вскоре вышел, а немного по годя, вслед за ним, появилась Клава. Они остановились у вто рого корпуса и о чем-то долго говорили. Волк нервничал.
«Идиот! — со злобой думал он. — Дешевку сфаловать не мо жет. Мусорская душа его поганая! Завалит дело, упрячут меня
к ворам... И Буров выполз! Работай с ними! Бежит... упал. У-у-у, сукотина!»
— Сюда, — вполголоса позвал Волк Бурова. Размазывая
слезы здоровой рукой, Буров подошел к Волку. Волк вполсилы
ударил его в грудь. Буров заскулил жалобно, по-щенячьи. А
Волк, правой рукой схватив его за волосы, пригнул к земле, а левой, не торопясь и умело, бил по почкам. — Заткнись! Сде лаю! — прорычал Волк, услышав легкое повизгивание Бурова.
— Учись, дурак! Для тебя же стараюсь! — Кончив бить, Волк
назидательно сказал: — Запомнишь — поумнеешь! Привыкай
чисто работать. Это тебе не дяревня. Хозяин! Канай куда хо чешь и притырься, чтоб тебя ни один пес не надыбал.
Тихо всхлипывая, Буров ушел. Волк не спускал глаз с
Клавы и Степана. Клава замахнулась на Степана, и Волк в яро сти сжал кулаки. «Спалил дело мусорило! Нет, толкуют... К
восьмому пошли... На мази!» — обрадовался Волк и помчался
к восьмому бараку.
— Стоишь? — спросил Волк, подбегая к Чуме.
— Лежу! — сердито огрызнулся Чума. После вчерашней
попойки у него трещала голова, а похмелиться Волк не разре шил.
— Сейчас прокандехают. Клавку Малина примет, если я
не успею. Кнокай за чердаком. Если мусор рванет, дай ему
тормоз свинчаткой. Промажешь — базлай: «Когти!» И сам
отваливай. Идут. Степочка помогает Клаве. Помогай, недоде ланный, там Малина грабку ей даст. И сам пуляется. Пора и
мне. Я с другого входа.
201
НА ЧЕРДАКЕ
...Ну зачем? Зачем я написала письмо на Игоря? Степан
говорил, что он боится лезть на чердак, а сам идет вместе со
мной... Может и правду сказала Катя, что он подружился с
Волком... Воры надзирателей не любят. Вчера Степа пил с ними.
Ну и что ж, как пил... Скучно ему и выпил. А мне за что руки
ломал? Письмам поверил, а мне нет. Достану его вещи и уйду.
Видеть не хочу. Если попросит прощения, не прощу. Докажу
ему, что я не виновата и в лицо плюну. А как докажу? Кто
поверит? Рассказывать стану, Игорь обо всем узнает. Рита на
меня смотреть не захочет... И Любовь Антоновна... Он идет и
сопит только... Бугай! — Клава сердито взглянула на Степана, но в наступившей темноте она не увидела его побледневшего
лица.
...Куда я веду Клавку? Может, порвать письма и убежать в
палату? Поиздевался я над ней, ну и хватит... Измучилась она.
А я не измучился?! Пела: «Только ты, Степан, милый мальчик
мой и любовь моя беззаветная». Любовь... За пятьсот рублей.
Пусть отлупят ее. А как убьют? Не дам! Не справлюсь я с ними.
Позову на помощь... А завтра на этап. Она посмеется: «Спасибо
тебе, Степочка. Поезжай, работай». Возле параши положат...
Баландой в лицо плеснут, как Бурову. Взвою, не выдержу, от рублю себе руку — меня сюда... а она здесь встретит... Чистая, сытая... А я? Иди, Клавка, не мне одному плакать... Поплачь
и ты... Пришли... Пособлю ей залезть... Тут три скобы... как
нарочно прибили... Вчера я их не видел... Откуда они?» — удивлялся Степан, помогая Клаве вскарабкаться на чердак.
— Тут кто-то есть... — прошептала Клава, хватая за руку
Степана и крепко прижимаясь к нему.
— Не дури, Клавка, тут только мы, — успокаивал Клаву
Степан.
— А я? — раздался над самым ухом Клавы знакомый бас
Волка. — Забыли меня?
202
— Волк... — прошептала Клава, инстинктивно прячась на зад. Яркий сноп электрического света ударил ей в глаза и на
мгновение ослепил растерявшуюся девушку.
— Опусти фонарь... Глазам больно, — попросил Степан.
— Глаз не п...., проморгается. Привыкнет твоя Клавочка.
Сколько время света электрического не видела. Все костры да
коптилка. А у меня культура. Хамай культуру, Клава! — бала гурил Волк. — Садись, потолкуем. Не стесняйся, а то нахалкой
посажу.
Не понимая, что от нее хотят, Клава покорно села на пол.
Волк не выпускал из рук фонаря. Луч света скользил по лиду
девушки, мешая ей собраться с мыслями. Да и что ей было
говорить? О чем ее спросят? Волк долго молчал, ожидая, что
Клава заговорит первой, возмутится, попросит пощады, начнет
лихорадочно расспрашивать, как же с ней собираются посту пить. В такие минуты сломить человека проще, чем тогда, когда
он молчит, ждет, мучается, но не выдает своего волнения и
страха. Так и не дождавшись от Клавы ни одного слова, Волк
разочарованно вздохнул и заговорил. Речь его, то грубовато
шутливая, то мягкая и вкрадчивая, то полная угроз и недву смысленных намеков, держала в напряжении Клаву, давила
своей безжалостной жестокостью, била кнутом грядущих бед, плевала в душу страхом возможного позора, грозила погубить
в глазах тех, к кому успела привязаться, кого полюбила и от крыла тайну своего маленького девичьего сердца.
— Ты перевоспиталась, — слышала Клава слова Волка, а лицо его, спрятанное в темноте, оставалось невидимым. — Держись за меня — не пропадешь! В больнице не один Игорь
хозяин. Откроется пересылка, заживешь, как бог в Одессе.
Коблы тебя не тронут, жрать от вольного! На работу не ходи, наколки сведем сырым мясом. За это ты только одну ксивенку замандячь. На Игоря.
— Ни за что! — выкрикнула Клава.
— Не определяй голосом! Подколю. Тесак острый. Чокну тая ты, Клавка! Тебя Васек-кобел всякую муть заставил катать
на Игоря. Я — Волк, не кобел. Напишешь ксивенку, что Игорь
двоюродный брат одного мусора.
— Кого?
203
— После скажу, Клавка, когда писать будешь. Этот мусор
отмажется за тебя и ты к новому году на свободу выскочишь.
Я бы и сам такую ксивенку написал, да мордой не вышел.
Волка и за человека не кнокают.
— Обманешь, не буду.
— Я никому не свистел. Напишешь. Пришла на чердак — тут мазу не жди. Игоря и Степу ты заложила, дежурникам до
фени, о чем мы толкуем, фраера дохнут. А кто услышит, под
нары притырится. Пиши, Клава. Карандаш, бумага, свет. Как
у начальника в кабинете. Бери бумажку, она чистая, гладень кая. На такой только жиганские песни катать.
— Не возьму.
— Бесполезняк, Клава. Рыпайся — не рыпайся, а напи шешь.
— Не буду. Бейте! Убивайте!
— Кто ж тебя пальцем тронет? Мы в три смычка тебя