снова бросился на Игоря Николаевича. Сдавив в объятиях друг
друга, они топтались по земляному полу, пока Степан не спот кнулся о тело Клавы. Руки Седугина бессильно повисли. Игорь
Николаевич, оттолкнув Степана, склонился над Клавой.
— Мертвая... мертвая... — шептал Степан.
— Не вой, как баба! Делай, что тебе говорят. Бери ее за
руки!
— Не дам Клаву!
— Ей нужно сделать искусственное дыхание. Жалеешь Кла ву — помоги мне. Хочешь, чтоб она умерла, — дерись со мной.
Дурак! Чурбан!
— Говорите... Я все... все сделаю... Она жива? Мы спасем
ее?
— Что здесь произошло?
— Ее повесил Волк.
— Попробуем спасти. Бери за руки! Фонаря нет...
— У меня есть, Волк обронил.
— Дай сюда! Так... так... Кажется, сломлен третий шей ный позвонок!.. Платье расстегнуто... Тебя учили делать искус ственное дыхание?
— Нет.
— Стрелять только учат... Дай руки! Клади ладони сюда, чуть ниже. Дави и равномерно отпускай.
— Часто?
— Шестнадцать-восемнадцать раз в минуту. Я буду тянуть
за язык. Крепко стиснула зубы... Открою... Начали. Раз-два, раз-два...
Прошел час, второй, третий... Все то же равномерное не устанное «раз-два», но тело Клавы оставалось неподвижным.
— Я осмотрю ее еще раз. — Игорь Николаевич попытался
согнуть в коленях Клавины ноги, разжать кулаки, повернуть
220
шею, но тело, холодное и непослушное, не оставляло никаких
надежд, что в нем притаилась хотя бы крохотная искорка
жизни. Зрачки на свет не реагируют... Трупное окоченение...
Продолжать искусственное дыхание? Бессмысленно... Как бы стро прошло время... Я на чердаке три часа... Сказать ему
правду? Пока нельзя... — Клаву надо отнести ко мне.
— Ее из-за вас убили...
— Из-за меня? — с горестным удивлением спросил Игорь
Николаевич. — Я не обижал Клаву. Почему ж е из-за меня?
— Она на вас донос написала. Пришла сюда, забоялась, что вы прогоните ее в вензону. Не пришла бы — не убили б.
— Ее в вензону?! Глупая девчонка... Мало ли на меня пи шут... Она спасла мне жизнь... И я бы стал ей мстить?! Я — убийца?! Неужели у меня бы поднялась рука? Может быть я
поругал бы ее, но чтоб в вензону... Мне не простила бы за нее
Любовь Антоновна. Я бы сам не простил себе. Помоги, Степа.
Понесем ко мне. Там все расскажешь.
ПРОСЬБА РИТЫ
— Успокойтесь, профессор. Клаву не вернешь. Я хочу с
вами серьезно поговорить.
— Такую молодую... А меня опять минули... Я устала...
Сколько еще смертей?! Сколько?!
— Давайте лучше подумаем, что случится с вами, если
меня уберут отсюда.
— Никто вас не уберет, Игорь Николаевич. А меня оставь те в покое. Со мной! Со мной! Скорей бы кончали, вот чего я
хочу.
— Вы столько видели здесь и...
— И не привыкла. Ну кто, скажите мне ради Бога, кто
привыкнет к такому?
— Они подбираются ко мне. Уже близко. Клаве надели
петлю из-за меня. Виноватых нет, один я.
221
— Вы виноваты? Не верю! А если правда? Если вы при грозили ей, узнав о доносе? Если не пожалели ее? Я заставлю
вас повесить меня...
— Любовь Антоновна! Вы не в себе! Вы доктор...
— Я никому не нужная старуха. Вы говорите страшные
вещи. Вы угрожали Клаве?
— Ну, знаете ли... Подозревать меня в таких мерзостях...
Она написала донос в вензоне. Ее принудили. Хорошо же вы
думаете обо мне... Мстить девчушке... почти ребенку... Я — Клаве... За то, что она спасла меня? А если бы не спасла? Разве
я не знаю, как пишутся эти доносы?
— Простите, Игорь Николаевич. Я оскорбила вас... Голова
идет кругом после вчерашнего... Такая страшная смерть... Они
угрожали ей, и она ничего не написала. Но чего же они хотели
от нее добиться? Степан не знает, Волк — в карцере...
— Завтра Волка пошлют на этап.
— И это все?!
— Не будьте наивны, Любовь Антоновна... Не все! Его на значат комендантом или... уберут, если он не выполнил приказ.
— Чей же?
— Я только сегодня утром узнал, что за зоной третий день
живет начальник секретной части полковник Осокин. А Клаву...
Клаву убили из-за меня.
— Не говорите загадками, я не могу больше...
— Вы не забыли, о чем говорил Седугин?
— Помню.
— Клаву хотели заставить написать какой-то донос на меня.
— И поэтому вы считаете себя виновным? При чем же тут
вы? Не мучайте себя и меня! И простите за мою несдержан ность.
— Пустое, Любовь Антоновна... Донос... Но какой?! Со поставьте факты. Все так тщательно подготовлено. Распускают
слух, что якобы я отправляю Седугина на этап... Y него крадут
жалобу... и Буров подслушивает разговор Степана с Клавой...
потом игра, выпивка... пытки на чердаке... Все до мелочей об думано, вплоть до фонаря, карандаша и бумаги. Они хотели
добиться от Клавы чего-то важного. Ради простого доноса не
стоило бы городить огород. Пьяница, бабник, бандит, истяза тель — все это не звучит. Таких доносов на меня написано
222
слишком много. Три дня за зоной живет Осокин... Все роли
распределены... Клаве отвели немаловажную роль.
— Почему ж е именно Клаве?
— Нарушая инструкцию, я перевел ее из вензоны в зем лянку. Ради чего я пренебрег инструкцией? Она моя любов ница? Не поверят. Значит, Клаве известна какая-то моя тайна.
Я задобрил ее, чтоб она меня не выдала.
— Чепуха. Клава ни о чем не догадывалась.
— В том-то и дело, что она ничего не знала. Но чего не
знала Клава, то мог узнать Осокин, и вот тут-то она ему и по надобилась, чтобы она донесла на меня. Клава — разменная
пешка в игре Осокина. Он знает, но донести не может. Ано нимке в важном деле не поверят. Выбрать свидетеля вроде
Волка — а какая цена такому свидетелю? Клава — дело дру гое. Я в чем-то помог Клаве и лгать ей на меня просто не вы годно. Ее смерть — случайность. Y них сорвалось, не сработала
машина... Рита встречает Бурова, бежит к восьмому корпусу...
Чуму, вероятно, обидел Волк, иначе он задержал бы Риту.
Клава погибла, ценного свидетеля обвинения нет. Чего ж е они
хотели от нее добиться? Я подозреваю худшее. Заранее прошу
прощения, профессор. Но я вынужден задать вам один во прос. Вы никому не говорили о моем родстве?
— Никому! Никогда! Неужели Осокин мог узнать?
— Я подозреваю, что да. Он начал с Клавы. Если бы она
написала под диктовку Волка, меня бы изъяли из этого лагеря
и поставили б перед дилеммой: семья или чистосердечное при знание.
— В чем?
— В родстве. Его — к нам, а Осокина — в свободное
кресло. Полковник давно мечтает о нем. Грубая игра. Мне не
ясно одно: от кого просочились сведения к Осокину. Не вол нуйтесь, Любовь Антоновна. Раз вы сказали нет, значит так
оно и есть.
— Нас могли подслушать.
— Мы разговаривали вполголоса. Двери толстые. Окна за крыты. Входя в кабинет, я каждый раз заглядываю под топчан
и всюду, где может спрятаться человек.
— А через стенку?
223
— Одна стена выходит в коридор. Вторая и третья — на
улицу. Дырку не просверлишь — замечу. А за этой стеной — заброшенная кладовка. Там лежит всякий хлам. Я сам забивал
ее толстыми гвоздями. Допустим, подслушали. Но... малове роятно. Ночью сексоты спят. Выйди любой из них из корпуса
— сразу заметят. Хотя та ночь была несколько необычна. Уми рал Гвоздевский. Я не думаю, чтоб Орлов, — последнее слово
Игорь Николаевич произнес шепотом, — был сильно огорчен
смертью.
— А звонки капитану и приказ повесить меня вниз голо вой, если я откажусь лечить полковника?
— Для очистки совести, Любовь Антоновна. Не может же
он сидеть сложа руки, когда умирает его помощник. Заметьте, что с Лютиковым он говорил по селектору. Нетрудно догадать ся, что Орлов хотел и добился этого, чтобы лагерное началь ство, вплоть до надзирателей, узнало о принятых им мерах для