243
— Y тебя председатель, у Андрюши судья и следователь...
у Риты — мерзавец и лоботряс... у меня — донос... Если бы не
верили тайным доносителям, проверяли бы их доносы и нака зывали за клевету, кто бы стал доносить. Нашлись бы негодяи, но они бы знали твердо, что их посадят за ложь, и подумали бы
впредь, чем пакостить другому. Не поощряли бы всех и вся ческих предателей, их было бы в сто раз меньше. Что человеку
невыгодно, того он, как правило, не делает. По закону за лож ное показание — тюрьма, а я в лагере не видела ни одного
заключенного, осужденного за лжесвидетельство. А ты, Катя, встречала?
— Не доводилось, Елена Артемьевна. А вот за то, что не
доносили, встречала.
— Много?
— Женщину одну. На мужа своего не донесла. Он лишний
разговор о власти при ней вел, а она смолчала.
— На брата или мужа не донесешь, осудят как соучаст ницу. А настоящие лжесвидетели неплохо устроились. Во все
времена были развратные начальники. Но чтоб обвинить жен щину в отравлении телят? не смог бы самый закоренелый
подлец, не смог бы, потому что раньше в таких преступлениях
не обвиняли никого. Ты думаешь, судье сладко отправлять в
лагерь заведомо невиновных? Боится он на наше место попасть
и судит, как прикажут свыше. А здесь, в лагерях, что творят?
Я самую капельку повидала и то мне адом показалось. Ты за
восемь лет видела такое, что я об одном прошу судьбу: умереть
бы поскорей, чтоб не увидеть. Тоже скажешь, что надзиратели
и начальники командировок виноваты? Один плохой, двое, де сять, но не все же. Ты видела среди них хороших и добрых
людей?
— Почитай, что не встречала. Да разве ж сюда путевый
мужик пойдет работать?
— Зачем же они непутевых посылают? Начальство не зна ет? Сама видела, сколько начальства сюда приезжает. А нам
лучше после их посещений?
— Не лучше, Елена Артемьевна. Может, одно лагерное
начальство такое.
— Почему же тогда ему по рукам не дадут? Лагерная адми нистрация не плохая и не хорошая.
244
— Какая же она по-вашему?
— Машина. Работает на хозяина, вот и все.
— Может, наверху и не знают?
— Хорошо, пусть не знают. А почему не освободят тебя?
— Надо полагать, считают провинившейся.
— Я не о вине твоей говорю. Обманули власть, ввели в
заблуждение — все это так. Но ты больна. Таких больных
досрочно освобождают, а тебя — нет. И ведь не тебя одну, а
всех, у кого такая статья. Если бы наверху не знали... впрочем, что об этом говорить. Рита имела несчастье столкнуться с руко водящим дитятей, и ей та лее участь, что и тебе. Андрей попал ся под горячую руку — и его сюда лее. Кому это нужно?
— Кому? — как эхо повторил Андрей.
— Поживешь — узнаешь. Моим словам молеешь поверить, а захочешь — забудь их. К жизни присматривайся и поймешь, кто виноват. Когда-нибудь приоткроют завесу, скажут народу
не правду и даже не полуправду, а крохотную частицу того, что мы видим сегодня. Найдут козла отпущения, расстреляют
или посадят его, а с ним вместе еще десятка три его помощни ков. Остальным назначат солидные пенсии и торжественно объ явят, что справедливость восстановлена. А все беззакония твори ла банда такого-то. Фамилию виновного назовут. Исподтишка
станут внушать мысль: люди сами доносили на своих близких, виноваты все, а значит не виноват никто. Народ на скамыо
подсудимых не посадишь. Трудно вам понять меня. Пойди про гуляйся, Рита. Погода хорошая, солнечная, чего сидеть в
з е м -
лянке.
ПРОГУЛКА ПО ЗОНЕ
— Елена Артемьевна сердитая, — заговорил Андрей, когда
он и Рита вышли из землянки.
— Это правда, что ты почти все книги перечитал? — Рита
вопросительно посмотрела на Андрея.
— Какое там все! Сто жизней не хватит все их перечесть.
Я с пяти лет научился читать.
245
— Какие ты книги больше всего любил?
— Маленький был — приключения и рыцарские романы.
Лет в одиннадцать Гюго, Сервантеса, Пушкина, Толстого, До стоевского... Потом полюбил античную литературу, я ее брал
у Коврижкина, мальчишка один по соседству жил.
— Какая это античная литература?
— Древняя Греция, Рим. Читал Гомера, Софокла, Еврипи да, Эсхилла, Катулла, Иосифа Флавия...
— Про что они пишут?
— За год не расскажешь всего.
— А другие книги ты читал?
— Философией увлекался: Лейбниц, Спиноза, Кант, Ренан.
Ренан очень интересно рассказывает об Иисусе Христе...
— Как по-твоему, Христос был?
— Ренан пишет о нем как о живом человеке. Но Ренан
в то время не жил. Аппиан и Тацит, это римские историки, тоже упоминают о Христе, но живым они его не видели. Иосиф
Флавий, он чуть раньше их жил, ему бы отец мог о Христе
рассказать...
— А он что-нибудь о Христе написал?
— Он вроде бы написал и вроде бы нет.
— Как же это так?
— Понимаешь, запись его есть, но ученые говорят, что
якобы Иосиф Флавий не сам писал, а римский папа вставил
отрывок о Христе.
— Ты так много читал, — с завистью вздохнула Рита, — а я почтр! ничего.
— Зря ты на себя наговариваешь. В лагере есть люди, кото рые знают больше меня. Я против них — котенок. В одной
сказке охотник убил медведя. «Я самый сильный человек в
мире», — хвастался охотник и пошел искать того, кто сильней
его. Идет он по горам и видит — великан огромные камни
ворочает. Охотник пустил ему в спину стрелу, а великан поче сал спину и пробормотал: «Мухи кусаются». После третьей
стрелы великан заметил охотника и побежал за ним. Охотник
струсил и наутек. Бежит и видит — другой великан однорукий
стоит, головой в тучу упирается. Охотник взмолился перед
вторым великаном: «Спаси меня». Второй великан посадил
охотника в карман, а первого великана схватил двумя паль
246
цами и в пропасть бросил. Тогда охотник спросил однорукого, а где же у него вторая рука. «Я в лапы страшному великану
попал», — ответил однорукий. «Он больше тебя?» — удивился
охотник. «Я — мышонок, а тот великан — лев. Когда я убегал
от него, он вслед мне гору швырнул и руку отбил». А мне, Рита, далеко и до того охотника, который медведя убил. Убью
медведя, а там первого великана встречу. Убегу от него — второй спасет. А третий? Какой он? Злой? Добрый? Мало я
знаю. Раньше, когда Майн Рида и Джека Лондона читал, думал
все знаю. А дошел до Канта и Достоевского, понял, что ничего
не знаю.
— Ты наверно в школе лучше всех учился?
— Выгнали меня из четвертого класса. Хорошо, что две надцать лет мне не исполнилось, а то могли бы и посадить.
— Нахулиганил что-нибудь?
— За Люську Черепанову.
— Ты ее побил? У нас в классе мальчишки тоже дрались.
Ругали их, родителей вызывали, а исключать никого не исклю чали.
— Не бил я ее. Далее не обругал.
— Обижайся не обижайся, а я тебе не верю.
— Не веришь, я и рассказывать не стану.
— Расскажи, Андрюша. Я тебя прошу.
— У Люськи Черепановой было три брата и две сестры.
Мать болела, отец работал на стройке, получал мало, жили они
бедно. Люська всегда и заплатанных платьях и худых ботинках
в школу приходила. Она любила слушать рассказы про граждан скую войну и про шпионов. Ребятам всегдо говорила: «Вырасту, всех шпионов переловлю». Мальчишки дразнили ее «Псих миро вой войны». Чуть что, она драться лезла, а набьют ее — жаловать ся бежит. Учитель за нее всегда заступался. Он говорил, что
мы должны у Черепановой брать пример. А какой пример у
нее брать, если у нее сопли бегут и носом шмыгает, как паро воз. Глаза маленькие, красные, голос писклявый, на руках цып ки и плюется, как верблюд. Один раз учитель читал стихи о