лагерная администрация враги, но и мы — далеко не лучшие
друзья. Он может рассудить так: все они волки, а когда волки
грызутся, сохатый траву мирно щиплет.
— Мы — волки? — гневно спросила Любовь Антоновна.
— Очень удачное сравнение.
— Я поясню...
— И так все предельно ясно. Вы ставите знак равенства
между нами и охраной?
— Не я, Любовь Антоновна. Так может подумать Асан. В
его глазах я — главврач, помощник лагерной администрации.
К тому же русский.
— Вы неправы, Игорь Николаевич. Асан мыслит более
широко. Он ненавидит охрану, ненавидит и готов убить тех, кто выгнал из дома его мать, отца, семью. Но обвинить в этом
нас... — Илюша с укором взглянул на Игоря Николаевича.
— Если бы было так, я бы близко к нему не подошел. С таким
товарищем мне не по дороге. Я — русский. Если человек
ненавидит мой народ, он ненавидит мою мать, отца, братьев, ненавидит меня, и я заплачу ему тем же.
— Под горячую руку человек готов обвинить кого угодно.
Разумная беспристрастность приходит с годами. Обиды и раны
— плохие советчики. Солдат на фронте не рассуждал, плохой
или хороший немец. Раз немец, значит убей его. Немцы разо рили у солдата дом, отняли детей, опозорили жену, убили
близких. Солдат и без приказа расстреляет любого немца. Крым ских татар угоняли не крымские татары, значит...
— Я ручаюсь за него, Игорь Николаевич.
— Будь по-твоему, Илюша. Предупредишь его в последнюю
минуту. Захочет помочь, поможет, не захочет — его дело. Ты, Андрей, самый молодой среди нас и малосрочник. Y тебя очень
трудная задача. Сомневаешься — откажись.
— Я все обдумал.
260
— И запомни одно: Васильеву Лиду в землянку не впус кать. Она переночует в корпусе. Почему — не спрашивай. Так
надо. Расходитесь по одному, друзья. Каждый на свое место.
Дай Бог, чтобы тревога оказалась ложной. До завтрашнего
утра.
ОРЛОВ
— Кто-то стоит у калитки и не осмелится постучать. Пират
рвет цепь. Лает — в ушах звенит.
— Псина она и есть псина, — рассудительно заметила не высокая сгорбленная старушка, бросая из-под коротких беле сых ресниц быстрый взгляд на хозяина. — Учуяла чужого и
лает.
— Кто бы мог так поздно прийти? — Вслух подумал Ор лов, доставая из полуоткрытого письменного стола старинный
золотой хронометр. — Без семнадцати минут одиннадцать. — Орлов осторожно щелкнул пальцем по массивному корпусу
хронометра. — Скоро пробьет полночь... Мелодичный звон.
— Вы, Леонид Фадеевич, не пускали бы на ночь глядя
сторонних людей. Хозяйка спит и вам хлопоты одни.
— У меня такая работа. Приходится и ночью с людьми
разговаривать.
— Дня им мало оглашенным?
— Ничего не поделаешь, тетя Оля. Иначе нельзя.
— Пса-то спустить с цепи, ал и утихомирить? В голове от
лая его ломит. Шибко лютует Пират. На знакомого так бы не
кидался.
— Спросите кто и скажите мне.
— Непутевая у вас служба. Как в крепости живем. Собака, телефоны... сиг-на-ли-за-ция эта самая... Словно боитесь кого.
Коль вам страшно, а мне-то каково? Эдак и мне голову сорвут, глядишь, — ворчала тетя Оля, выходя из комнаты. Орлов тя жело вздохнул, страдальчески сморщился: ничего не подела ешь, несу свою ношу, не жалуюсь, и устало закрыл глаза.
261
...Сегодня я никого не жду. Может быть, Осокин? В такое
позднее время он не зайдет. Да и Пират его знает. Не стал бы
разрываться от лая. Явно чужой. Так могут ночью войти и...
Похоронят меня утром... Воры не осмелятся. Для них я бог...
Начальник управления, хозяин... О политических не стоит и
думать. Среди них террористов нет и не было. Рабочие и кол хозники озлоблены... Но против кого? Кто донес на них. Или
себя ругают за длинный язык. Интеллигенция? Они разрешают
моральные проблемы... Спорят о том, что дозволено, а что нет.
— Орлов презрительно улыбнулся. — Пока решат, или срок
кончится, или схоронят в тайге. Удачных побегов нет. А не удачные... Мертвые не отомстят. Призраков боятся глупцы.
От угрызений совести не умирают. И что это за штука — угрызения совести? Как она грызет? Из чего зубы у нее сде ланы? Живу хорошо, обеспечен, наград — полная грудь, ува жения — хоть отбавляй. А причем тут совесть? Нож — это я
понимаю. Пуля — бр-р-р... А совесть? Совесть — выдумка борзо писцев. Политических не освобождают, а если и освободят
какого, он тише воды, ниже травы. Готов десять благодарно стей нам написать. А тем, кто за пазухой камень держит, сво боды не видать. Да и знают они, что за одного меня и сотней
жизней не расплатятся. Это им не царские времена. Интересно
раньше людей судили. Взять, к примеру, ту же Веру Засулич.
В градоначальника Петербурга, генерал-адъютанта Трепова, стре ляла — и оправдал ее суд присяжных. Прокурор Кессель что-то мямлил про пистолет, из которого стреляла Засулич, какой
он, сильного боя или слабого, такую речь произнес, весь зал
и присяжные спали. Зато как говорил защитник Александров!
Не Засулич оправдывал, а Трепова обвинял. И ничего Алек сандрову не было. А что плохого сделал Трепов?! Приказал
высечь студента Боголюбова. Студента высекли, а Трепов пулю
от Засулич получил. Весь зал аплодировал ее оправданшо. Сам
министр иностранных дел князь Горчаков в ладоши бил. Вос торгался оправданием. Если б сейчас кто вздумал стрелять
в меня... Пусть бы собрал против меня сто, тысячу фактов.
Пикнуть бы не дали защитнику. Расстреляли бы моего убийцу, а семью его — на Север. В лагерях бы отыгрались и на других
врагах народа. Не за меня... За свою шкуру дрожали бы, чтобы
с ними того же не произошло. Мстить за меня? Кому я нужен?
262
В глаза лебезят, а за спиной нож точат. Больше всего следует
бояться друзей и сослуживцев. Чужие не тронут, а свои не по милуют. Тот же Осокин готов на все... Он что-то пронюхал...
Три раза больницу навещал. Игорь — кремень, но Осокина
следует убрать... Как-нибудь поделикатней, вроде бы он сам
устранился.
— Заснул, батюшка? — Орлов открыл глаза. Перед ним
стояла тетя Оля.
— Ну кто там? — спросил Орлов, подвигая к себе пачку
«Казбека».
— В гражданском какой-то. Лица его я в темноте не рас смотрела. Сдается, не был у нас. Пират-то больно лютует.
— Что он говорит?
— Шепчет, и не разберешь, о чем. Одно поняла: «Я Зотов, — говорит, — майор». «А какой же ты майор, — спрашиваю
его, — коль без погон?» А он свое: «Тише, тише, услышат».
— Проводите его ко мне. Заведете в дом, Пирата спустите
с цепи.
— Это еще зачем?
— Чтоб никто не вошел во двор.
— Опять, прости ты мою душу грешную, на ночь глядя
сексот приперся. И чего людям не спится? Сексотили бы себе
днем, когда добрые люди работают, а то ночью лезут, и не
поймешь зачем. Много хлеба скармливают этим сексотам. А
в коня ли корм, Леонид Фадеевич?
— Завтра поговорим, тетя Оля. Впустите Зотова, а то он
наверно промок и озяб.
— Не шлялся бы ночью и не промок. — Тетя Оля ушла.
Ночной сюрприз... Орлов вынул из кармана револьвер и
тщательно осмотрел его. Он никогда не расставался с ору жием. И даже ложась спать, в последние годы жена спала в
отдельной комнате и Орлов редко навещал ее ночью, он клал
безотказный восьмизарядный пистолет под подушку. Сняв пре дохранитель, Орлов опустил пистолет в карман. Узнать бы
заранее, с чем пришел Зотов. И все-таки Осокин недаром кру тится возле больницы. Может, Зотов пронюхал, что я собрал
на него довольно внушительное досье? Пришел отмаливать
грехи? Я — поп строгий, дорого возьму за покаяние... Какая
мразь этот Зотов! Золотарь... самую грязную работу выпол263
няет... Кому-то надо и это делать... А я-то сам лучше его? Пля шут они вокруг Игорька... Ох, и хлопот мне с Игорем... Зачем