— Игорь. Он один может назвать наш старый адрес, знакомых, дальних родственников... Жаль, я их раньше не обезвредил...
руки не доходили... Дела-дела, свободно вздохнуть некогда.
Без Игоря Русакова и Безыконникова — нуль. Зотов — грязь!
А полковник — мой заяц. Упеку его за клевету. Меня-то не так
просто упрятать, как какого-нибудь ученого или армейского
генерала. Нужны доказательства, иначе хозяин со мной не
простится. Я — рабочая лошадь. Убьешь, а телегу кто повезет?
Воз — тяжелый, путь далек. Таких, как я, лошадей берегут.
Без нас застрянут в пути. Все это так, если... если не будет
Игоря. Ошибся я, донос писала не Русакова, тогда... — Так
и не вспомнил ее фамилию, майор? — Зотов исподлобья
взглянул на Орлова и приободрился. На бога берете, товарищ
начальник. Провел меня боров жирный! Ничего он не знает.
Дурак я! Дудки тебе! Заплати хорошенько, а потом и вспомню.
Мне уж давно полагается в управлении работать на месте Осо кина, а я все в майорах хожу... хозяин зажимает меня.
— Туго с памятью, товарищ...
— Я тебе ее освежу, — брови Орлова угрожающе сдвину лись, лоб избороздили глубокие морщины, под скулами захо дили желваки.
Знает! — обомлел майор. — Испытывал меня... Что же
мне будет?! А вдруг пугает? Почему он молчит? Знает — ска зал бы... Не из трусливых я. Не на таковского напал, товарищ
начальник. Я тоже ушлый, хоть и одна звездочка на два про света.
271
— Очень даже обрадуюсь, — с преувеличенным усердием, в котором угадывалась плохо скрытая издевка, воскликнул
Зотов.
— Y тебя совсем память отшибает?
— Совсем! Товарищ Леонид Фадеевич! — охотно подтвер дил Зотов.
Смеется курвец! Мне! В глаза! — бушевал Орлов, сохра няя бесстрастное выражение лица. — Назову Русакову. Спо койно, уверенно, небрежно. Каков Зотов! Воспрянул подлец!
Смотрит
па.
меня, как лиса на курицу. Попалась курочка — перышки полетят! Балбес! Не угадаю — Игорем пожертвую.
А ты, Зотов, петушком моим будешь. Развратник! с мальчиш ками якшается. Я ему все выложу.
— Мне приятно, когда подчиненные радуются. Значит, на чальник у них хороший и на душе светло у сослуживцев — с игривой улыбкой заговорил Орлов. — Плохо, когда память
им изменяет, так можно что-нибудь нужное забыть, например, фамилию... — Орлов замолчал. Зотов, выждав, решился на
вольность.
— С плохой памятью беда, товарищ генерал-майор. Да что
поделаешь. Память-то, она от природы дана, а природа только
самому большому начальству подчиняется. Это они имеют пра во говорить: «Милости не жди от природы, отнимем нахалкой
эти самые милости». Природу по соплям, за глотку ее схватим, как контрика, а милости — себе в карман. А мне, человеку
маленькому, не приходится природу за шкирку хватать. Жду
милости, а дождусь ли...
— Дождешься, Зотов. Я тебе обещаю. Фамилия той, что
писала донос на Игоря, Ру-са-ко-ва. Самый первый донос напи сала Без-ы-кон-ни-ко-ва. Вспомнил?
— Так точно...
— Встать, скотина! — Зотов вскочил, забыв напомнить, что ему присвоили звание майора, а между майором и скоти ной есть существенная разница. — Дурачка разыгрываешь пе редо мной? Насмехаешься?! Y следователя объяснишься! За
Малявина! За Зозулю! Вон из кабинета! — Орлов решительно
потянулся к телефону. Зотов на ходу поймал пухлую руку Ор лова и, всхлипнув, звонко чмокнул белую ладонь хозяина.
272
— Отслужу! — завопил Зотов. — Выложу всю правду! — Больше он не смог сказать ни слова. Зотов шмыгал носом, всхлипывал и, увесистой пятерней размазывая по лицу слезы, пытался еще раз обслюнявить руку Орлова.
— Сядь! — Орлов не торопясь достал из кармана чистый
платок и тщательно вытер ладонь. — Выпей воды. Вытри
сопли. Можешь говорить?
— Могу... гражданин... товарищ...
— Успокойся. — Орлов приоткрыл дверцу пузатого шкаф чика. Порывшись, он извлек оттуда начатую бутылку коньяка
и объемистый хрустальный бокал. Орлов плеснул немного се бе, полюбовался затейливым рисунком на стенке бокала. Вздох нул, причмокнул губами, пригубил коньяк, сладко зажмурился
и, немного подумав, налил Зотову чуть больше половины ста кана. Стакан придется выбросить... Или скажу тете Оле, чтоб
прокипятила после него... Не хватало еще этого майора из бо кала поить. Из лоханки Пирата вылакает. Сопля несчастная!
Выкабениваться вздумал, козел! Дрожит, как слизняк. Это тебе
не заключенных актировать! И все-таки, я угадал. Теперь Зо тов расколется, как гнилой орех, — с чувством огромного об легчения раздумывал Орлов.
— Пей! — приказал он. Майор залпом осушил стакан. — Коньяк полагается закусывать лимоном. Да тебе такая закус ка, что слону дробина. Рукавом занюхай.
— Так точно, рукавом! Я привыкший. Самогонку без за куски глушу.
— Оттого и нос покраснел, как знамя. Отошел?
— Полегчало, товарищ...
— По имени-отчеству зови. И выкладывай все. Каждое
твое слово проверю. Обманешь — пеняй на себя. Скажешь прав ду — не забуду.
— О Русаковой вы знаете.
— А ты повтори.
— Прошлой осенью Осокин приехал в больницу и стал
меня всячески запугивать Малявиным и Зозулей. Потом велел, чтоб Русакова написала донос.
— Текст записки Русаковой помнишь?
— Слово в слово. — Зотов монотонно прочел по памяти
то, что должна была написать Клава. Орлов слушал его с закры273
тыми глазами. «Далеко шагает Осокин... Донос Русаковой по шел бы в управление лагерей...»
— Она отказалась написать? — зевая спросил Орлов.
— Волк перестарался, товарищ Леонид Фадеевич. Повесил
ее до смерти. Думал побаловаться, а ему помешали.
— Кто?
— После узнали, что заключенная Воробьева. Ей саморуо
Буров о Русаковой сказал.
— От кого узнали?
— Воробьева рассказала Васильевой, а Васильева — Красноженовой Глафире. Глафира — сексот наш.
— С Русаковой у вас сорвалось. Жалеешь?
— Радуюсь, Леонид Фадеевич! Душа поет!
— Певучая у тебя душонка! Отчего бы ей так радоваться?
— От преданности к вам, Леонид Фадеевич! Я ведь и тогда
не хотел против вас идти. Ни в какую не хотел! Осокин...
— Полковник за свое получит. Ты за себя ответишь.
— Искуплю!
— Чем же?
— Чистосердечным признанием.
— Чистосердечное признание смягчает наказание, но не
избавляет от него.
— Как ж е заслужить?
— Делом, Зотов! Полезным и нужным делом!
— Выполню все, что вы скажете.
— Что вы еще с Осокиным сделали после случая с Руса ковой?
— Приставили к Васильевой Красноженову. Она, оказы вается, не чокнутая, притворялась.
— Кто притворялся? Красноженова?
— Васильева, Леонид Фадеевич.
— Так и говори.
— Слушаюсь! Игорь, когда узнал о тайнике, в кабинете
не стал ни о чем разговаривать. Поэтому мы с Осокиным боль ше ничего не смогли допытаться.
— Почему ты сегодня пришел ко мне?
— Я вас всем нутром уважаю, Леонид Фадеевич. Зачем
мне Осокин сдался? — «Ловчит, сукин сын! Y них что-то сорва лось... Испугался, что донесут мне».
274
— Не выкручивайся, Зотов!
— Так я же...
— Заткнись! — Орлов открыл крышку хронометра. — Ров но через двадцать минут ко мне зайдет человек с донесением.
От Васильевой.
— Значит, вы с самого начала в курсе были?
— А ты как думал, Зотов? — «В точку попал! Васильева им
нагадила. Поздно я узнал о Красноженовой... Ничего, будет
еще время с ней поговорить». Орлов злобно улыбнулся.
— Я проверю твою искренность. — Зотов убито вздохнул.
— Сегодня я вызвал Васильеву к себе и велел ей написать
записку на... вас. Она призналась, что уже написала и передала
еще утром. В записке просила, чтоб вы похлопотали за нее, что ей не дает житья начальник больницы, пристает с расспро сами об Игоре и что Красноженова велела ей донести, будто