смести все на своем пути, смести и уничтожить то, что было
дорого ему. И если он останется жив, отделается побоями или
сломанной рукой, а они погибнут, сумеет ли Андрей Петров
жить после этого? «Пакость любую сотворить нехитро, — вспомнил он слова Обедняка. — Девчонку слепую и ту пона-сильничать можно, а жить-то как после похабства такого?»
Он, Андрей, один. Нет! не один! Рядом с ним Митя, Илюша, есть Рита, Игорь Николаевич... И страх отступил.
— Кто там? — негромко спросил Андрей.
— Я. — «Лида», узнал Андрей. — Пусти в землянку.
— Утром приходи.
— Пусти, Андрюша, я одна. Честное слово, одна, — тороп-357
ливо, взахлеб уговаривала Лида. — «Врет! Была б одна, не стала
бы сразу говорить об этом».
— Спят все.
— Что мне, двери ломать?! — с вызовом спросила Лида.
— Сломай, а потом открою.
— Пусти! — настойчиво потребовала Лида.
— Уходи. Не мешай спать.
— Любовь Антоновна! — громко закричала Лида. — Ве лите Петрову открыть. Больной Найденов из седьмого корпуса
помирает.
— Найденов? — встревоженно спросила Любовь Антоновна.
— Не верьте, доктор! Врет! Я не открою до утра, — громко, так, чтоб слышали те, кто стоял за дверью, сказал Андрей.
— Помрет же Найденов, — захныкала Лида.
— Пропустите меня! — потребовала Любовь Антоновна.
Андрей не шелохнулся.
— Никуда вы не пойдете.
— Но я обязана.
— За углом спрятались дежурные. Они подослали Лиду, — стоял на своем Андрей.
— Ты видел их? — усомнилась Любовь Антоновна.
— Видел, — уверенно сказал Андрей. «А вдруг я ошибся»?
— Петров! Ты почему режим нарушаешь? Кто тебе велел
ночевать в женской землянке? — голос дежурного, грубый и
властный, не оставил никакого сомнения, что за дверью при таилась засада.
— Выходи сию минуту, в карцер посажу.
— Утром выйду, — пообещал Андрей.
— Доктор Ивлева! — возвысил голос надзиратель. — Мы
требуем, чтоб вы освободили землянку от посторонних.
— Я отказываюсь выполнить ваше требование.
— Как ты смеешь! — заорал надзиратель. — На штрафняк
пошлем! В БУР!
— Не отвечайте ему, — посоветовала Катя. — Ночь ведь, — громко продолжала она. — Приходи засветло, обскажешь
все.
— Молчи, тубик, пока дыхало последнее не отшиб!
— Ты глотку-то свою луженую не разевай шире сапога, — одернула Катя дежурного, подходя к окну.
358
— Замолкни, тварюга! — гундосил обозленный надзира тель.
— Сам помолчи, букет! — взъярилась Катя.
— Какой я тебе букет?!
— Знамо дело — букет, гиилоносый! Каких только болез ней в вензоне не нацеплял! И текет у тебя, и гниет, что как по мойка тухлая, и в болячках весь, злыдня вонючая. Не лошадь и
не жеребец, а конь сухостойный. Тебя и на конюшню близко не
пустят: кобыл попортишь, а лошадей чертма. Не мужик, а за разы букет, — кричала расходившаяся Катя. Еще никто из жи телей замлянки на слышал, чтобы она говорила с такой непри крытой циничной грубостью.
— Катя!.Катя! Здесь девушка!
— Не до того, Любовь Антоновна! — отмахнулась Катя.
— Выйди сюда, падаль! Я тебе покажу «букет»! — лютовал
надзиратель.
— Отойди с псарней своей подале! Выйду я, попробую, что
от мужика у тебя осталось. Не дури, по-честному отходи. Мы за
вами из окошка следим. Я чахоткой обдарю тебя, а то букет-то
неполный. Али уж сгнил совсем и с бабой в одиночку не упра вишься? — Нагнувшись к Любови Антоновне, Катя прошепта ла: — Может, взъярятся барбосы, меня одну возьмут. Пока со
мной управятся, время пройдет. А там, глядишь, Игорь подо спеет. С умыслом задорю его. Шуму-то они ночью не любят.
Прогляньте в окошко, чтоб отошли! Я все ваше стадо пога ное ублажу! — закричала Катя. — Согласие даешь, букет? Аль
мало тебе пришибленному?
— Болдина! — заорал второй надзиратель. — Отбивную
сделаем! Попадись только!
— Я и сама выйду! Покорябаю ваши хари подлючие. Вло мятся псы, не дай Бог, — прошептала Катя, — на мне одной
отоспятся. Все не так крепко на вас обозлимшись будут. Вы не
подавайте голос, Любовь Антоновна. Не бесите их, они без того
ополоумели.
— Двери взломаем! — закричал Айда-пошел, молчавший до
этой минуты.
— Отойдите от землянки, — предложил Тимофей Егоро вич. — Я открою сам. Кто останется у входа — пожалеет. Дверь
низкая, чтоб войти, голову нагнуть надо, а у меня топор, — при
359
последних словах капитан подошел ко второму окну, наглухо
забитому досками, приподнял подоконник и прямо из стены, внутри она была пустая, достал топор. — На кухне позаимство вал. Спрятал, пока вас никого не было, одна Катя видела, — тихо пояснил он, поймав тревожный взгляд Елены Артемьевны.
— Вот он! — Тимофей Егорович поднес топор к окну. — На
окнах решетки, в дверь полезете, не одного посеку. Отходите
подальше, побеседуем.
— Выбрось топор! — потребовал надзиратель. — Знаешь, что ломится за нападение на охрану?
— Как не знать, гражданин начальник! Расстрел. Сейчас
стрелять будешь, или обождешь немного? По-доброму отходите.
Выскочу, не одному башку сшибу, вперед чем меня возьмете.
«Я думал, что я один, — устыдился Андрей. — Катя не по боялась их... Зачем он хочет открыть дверь?»
— Выломают дверь, мы одного-двух прибьем, а они никого
не пощадят. В свалке порешат всех. При открытых дверях под
топор голову не подставят. Ты становись сюда, — капитан ука зал на забитое досками окно, — а я здесь постою.
— Тут стекла.
— Решетка задержит. Расцарапают до крови, а с ног не со бьют. Держись, Андрюша. Сунется кто один — успокоим, а
тогда знак подавай Шигидину. Отходите все! — скомандовал
капитан. — Не вздумайте дурить! Головы запасные на земле
не валяются.
— Петров! Отними топор у Верикова, — уговаривал над зиратель.— Тебя на этап не возьмут. Ты — малосрочник. За
фашистов вступишься — под лагерный суд пойдешь!
— Не пугай, начальник!
— Ты солдатом был. За кого мазу держишь? За фашистов?
— спросил Айда-пошел.
— За людей! — коротко ответил Андрей.
— Так люди нарядчиками работают! А ты врагам про дался!
— Я не научился еще у вас торговать собой.
— Тебя расконвоировать хотели! На свободу скоро!
— Мне под конвоем безопасней. Не украдет никто.
— Рано смеешься, Петров! Поплачешь!
360
— Вы моих слез не увидите!
— Тебя вылечили тут!
— Не вы, в врачи!
— Поговорим мы еще с тобой! — Андрей промолчал. — Ло май двери! Не до утра лее торговаться с ними! — заторопился
Айда-пошел.
— Не терпится — суй голову первый, — осадил его второй
надзиратель. — На словах торопыга ты, а на деле...
— Пошто стрелять в зоне не велят? Слабинку спустили им, они и богуют, — плачущим голосом орал Айда-пошел.
— Отойдем-ка мы пока... и ты с нами, Васильева, айда
пошла. Зашибут тебя чумовые эти. Мы тебя охраняем. Правду
ведь пишут — «моя милиция меня береясет».
Андрей наблюдал за дежурными из окна. Прихватив с со бой Лиду, они отошли ко второму каторжному корпусу. Левой
рукой Андрей снял крючок, коленом толкнул дверь и молниеносным движением выхватил из кармана нож. В ту ж е секунду
до его слуха долетело знакомое слово — команда «фас!»
— Собака! — успел крикнуть Андрей. Длинное мускулистое
тело метнулось к открытой двери. Оскаленная пасть, мощная
грудь, вздыбившаяся густая шерсть и горящие злобой глаза.
Бесшумный прыжок. Десятые доли секунды решали все. Какие-то крохотные сантиметры отделяли собачью морду от безза щитного горла Риты. Она стояла возле порога, а он, Андрей, не
заметил и не успел сказать ей, чтобы она отошла подальше. Ка питан застыл с поднятым над головой топором. Теперь исход