Я призналась ей, что сплю с Егором, когда она поделилась со мной своими подозрениями по поводу Алены. Юля, похоже, специально для этого вытащила меня из дома в какую-то кофейню, которую держали ее друзья; сначала ходила вокруг да около, а потом — «знаешь, мне так неприятно тебе это говорить, но Алена теперь с Савелием». Я, с одной стороны, конечно, мягко говоря, удивилась, а с другой — мне так смешно стало от этого «неприятно говорить», что я все-таки рассмеялась. По ее словам получалось, что Алена успела вытянуть из Савелия номер телефона в тот вечер, хоть и была пьяная в сосиску, а потом Юля поняла, что у Алены есть какой-то секрет: она отходила поговорить в сторону, когда ей звонили, стала куда-то пропадать, и один раз подруга видела их вместе в каком-то кабаке на Конюшенной, да и Алена перестала звонить Егору — все сходилось четко.
«Мне абсолютно все равно, — сказала я, — с кем Савелий спит. Я-то с ним не сплю и не собираюсь, а Егор, это я точно знаю, не скучает». Ну, в результате я все Юле объяснила. Она явно подумала, что я — блядь, но сказала только, что меня не понимает, — что она-то, наоборот, мечтает о крепких отношениях, надежности и всем остальном. Я подумала про себя, что, о чем ей еще остается мечтать, если на нее спрос невелик, но ничего не сказала, конечно.
При этом сама она, конечно, ни разу не блядь. Только когда позвонил Савелий — позвал меня поужинать, но узнав, что сижу с Юлей, предложил присоединиться к нам и ей, сказал, что отправил за нами машину — через пятнадцать минут подъедет, — она все эти пятнадцать минут провела в сортире, а когда вышла, мне оставалось только в восхищении присвистнуть: она нарисовала себе самое сексуальное лицо — во всяком случае, как она его себе представляла. Я хохотала всю дорогу, пока его водитель вез нас на Крестовский — пришлось даже вспомнить какой-то анекдот, чтобы объяснить Юле, чего я ржу. Сквозь хохот услышала, как Преступление разговаривает по телефону с Наказанием (или наоборот?) и называет Савелия Законником, — я ухватилась за это, чтобы сменить тему, спросила, почему. Водителя к тому времени уже заразили наши смехуечки. «Потому, — говорит, — что Савелий Петрович очень уважает закон». Теперь мы уже смеялись втроем, но, когда успокоились, он все-таки добавил: «Савелий Петрович учился на юридическом и мечтал стать судьей». Несколько минут ехали молча, но потом меня снова пробрало — я вспомнила вдруг, как Савелий однажды тоже загонял мне: «Школьникам, — говорит, — всегда кажется, что самое важное — взять и „завалить“ как можно скорее, и только с возрастом понимаешь, что это — не главное, а главное — доверие». Я покивала тогда и сменила тему, потому что не скажешь же в ответ на такое: «Мне-то ты можешь доверять, милый», — но сейчас я представила, как Юля ответила бы ему именно вот этими самыми словами да еще этак с придыханием, — и всю оставшуюся дорогу она пихала меня в бок локтем: «Что ты ржешь?»
Я бы хохотала весь тот вечер, честно говоря, но сдерживалась, чтобы не палиться, — правда, было смешно, настоящий спектакль. Юля хлопала глазками и задавала вопросы типа «а что вы, Савелий, думаете о…?», потом вдумчиво кивала, выслушивая его ответы — вроде как она подумала и вынуждена была согласиться, — мы, конечно, выпивали, но умеренно — шампанское, белое. Савелий, тем не менее, разошелся — я еще, помню, подумала, что некоторым людям нужно давать возможность преподавать в какой-нибудь специально для этого организованной школе, просто чтобы удовлетворить их страсть делиться опытом и знаниями. Он смотрел ей в глаза, постоянно наклонялся в ее сторону и хвалил ее разумность («вы очень, очень разумная девушка») — и по тому, как он иногда взглядывал на меня, я понимала, что он ведет себя так в надежде, что делает это мне назло, — и я утыкалась в бокал, чтобы подавить приступы смеха. Я даже время от времени подыгрывала, чтобы игра не останавливалась, — встревала, не соглашалась и даже «высказывала собственное мнение», хотя, клянусь, у меня не было мнения ни по вопросу о том, как изменились гендерные отношения в России за последние двадцать лет, ни по поводу ситуации на рынке труда, ни, блядь, по поводу таможенной политики.
Закончилось все в результате тем, что мы сели в машину, меня довезли до Моховой, а Юле, конечно же, нужно было дальше — и, когда она потянулась поцеловать меня, на ее лице мерцала целая хроматическая гамма чувств — от «че, думала, самая крутая?» до «прости, подруга, но, может быть, это — судьба?». Мама не могла понять, что это я хихикаю как заведенная, даже приспустила очки и оторвалась от Фейсбука, чтобы спросить меня: «Ну и где нынче продают хорошую траву?» Впрочем, стандартным: «Ма-ам, пятнадцать лет мне было последний раз очень давно», — она удовлетворилась и уткнулась обратно в планшет.