Он знает: нельзя цепляться, знает хорошо (слишком?) — стоит позволить себе чуть больше, как сразу все потеряешь: подкладывать человечка под свой сценар. никому-ничего-не-должна, сбивает с мыслеформы рефренчик: не расслышать хотел, безумный! — не вышло, и все равно: к волосам, щиколоткам, ключицам — да ко всему, о чем, коль исчезнет, забыть бы надо, — прилип.
«Ну, ну давай же, papochka!» Она смеется, она обнажает зубы — обнажает, будто его Лина (да она и есть, она и пить ego Lina), — «Я вернусь, когда облетят листья, — она кивает на деревья, он касается ее губ — детских? — Один верхний обман, один нижний — ладошкой: левой — и правой, левой — и правой, левой — и пра… я, — обрывает она строку, — вернусь, нет-нет, ну правда, ты стал мне так до. так дорог, да-а! И не думай-ка тут подсовывать!»
Она подбрасывает купюры: водяные знаки слетают с резаной цветной бумаги и, покружив, обращаются в бабочек. Он не знает, что делать с ними, и кричит: «Какая „плата“! Я же отдать хотел! Я просто! Просто!»
Живешь «своей жизнью» лет триста — и вдруг: марево.
Раскол.
Вспышка.
«Мир, detka, такой большой, а ты — маленькая и хрупкая. Стоп-кадр, безумка, стоп-кадр! В деньгах ли только дело? Надо ли те.» Она касается его рта обманкой: сначала левой, потом правой, сначала левой, потом правой, и вдруг взрывается: «Да ты не понимаешь! (опять отсекает строку, опять становится тенью на потолке). Ничего, ничего-то не понимаешь! Я должна, да, на все себе, блин, должна-а!.. Не пялься вот так вот, ладно? Не вздумай пялиться даже. Я сказала тебе, ска-за-ла!»
У нее русалочьи — кали-юги русальной — зрачки: доплывешь до других берегов ли? Он не будет, впрочем, не будет спасаться, да и что есть спасение (в его случае), как не возврат должков? Ну и еще: вправе ли он в е р н у т ь?
— Мне было все равно, что с тобой, все равно-о: я был в бешенстве, я и правда не знал, как дальше. ненавидел весь свет — себя, тебя, да любого. не посылал тебе денег, специально не посылал, но теперь. теперь ты ни в чем не будешь нуждаться, теперь.
— Тсс, — смеется она, — можно выгуливать собак и сидеть с киндеренышами, танцевать стрип и петь на улицах, собирать землянику в Финляндии и апельсины — в Греции, спасать китов — что там еще бывает? — можно даже чистить Мексиканский залив, а-у-м-м-м: нефть в мангровых зарослях, в мангровых зарослях и на пляжах… Около сотни в месяц: why not?
Темнота — и слепящая вспышка.
Локоть. Плечо. Колено.
Капелька пота, стекающая по спине, застывает на тату ящерки. «Главное — успеть запеленговать ту», — он думает и слизывает.
— Я в детстве играла в гробики, — она говорит.
— В гробики? — он переспрашивает.
— Ну да, у нас там старый склеп был, вот я — индейской девушкой… Хо звали…
— Хо — из китайского.
— Ха, «китайская», папочка, только лю-лю бывает.
— Не говори «папочка».
— Прости, вырвалось. Почему ты исчез тогда?..
—… они ведь били, били тебя?
— Да, били, — она говорит отстраненно, дымит травой. — Били — сначала так, а потом вот та-ак (показывает): а когда долго бьешь по одному месту, оно теряет чувствительность (умолкает на миг) — это сказала Лилла, Лилла меня любила, Лиллу изъели черви.
Он думает, будто она плачет, но нет: просто так изогнулась. И вот тогда:
— Ты — как — хочешь?
— Я — как ты. А ты?
— Ну что ты спрашиваешь, почему ты все время спрашиваешь?
— Лина.
— Я не Лина!
— Я люблю тебя, Лина.
— Я не Лина, не Лина-а-а, — кричит она и выпархивает из постели — удерживать бесполезно: бежит известно куда, ну хорошо, хорошо, пусть примет душ, душ освежает, охлаждает, душ приводит в порядок мыс…
— Лина? — Звук разбивающейся о живот ванны воды. — Ли-на? Ли-на?
Полотенце падает на пол:
— Боюсь теней, папочка, боюсь пуще резины.
— Резины? — он переспрашивает.
— Ну да, резины, у него резиновая дубинка была: больно, на самом деле, а потом — не… потом только круги перед глазами. плывет все, плыве-ет, и хорошо, хорошо в чем-то. неважно, что кровь, что страшно, — неважно все. и даже второй, и третий: встать не могла неделю, лечилась от дряни, а все равно, папочка, равно-о.
Локоть. Плечо. Колено.
Он бьет наотмашь: она не закрывает лицо, не кричит. Это из-за нее умерла Лина, это из-за Лины у них все наперекосяк, это из-за Лины он чуть не убил себя, из-за Лины от нее отказал.
— Из-за тебя, — это он закрывает лицо руками, это он кричит, — из-за тебя у ш л а Лина! А мы ведь были счастливы, да, счастливы! Понимаешь?.. Amo, Amas, Amat![13]
Она кивает и, широко разводя ноги, пришептывает:
— У деда-то конопля в саду росла — масло делал… Как-то мне говорит: «Жмых, Стешенька, выкини», — ну, я за ворота, а там: «Чего, говорят, несешь?» — «Жмых, говорю, несу, дед масло делал, выкинуть попросил.» — «Жмых?» — переспрашивают. — «Жмых, — говорю, — ага…» — «А ну, дай-ка его сюда — сами в компост снесем.» Вечером полдеревни в отключ.