Он вспомнил каток, который был здесь в феврале, когда она так смешно скользила и падала. Она каталась с пакетиком воздушной кукурузы, Он зашнуровывал ей коньки. Тогда они кружили здесь вокруг странного сооружения из стекла — тысяча маленьких зеркал, словно осколки одного большого зеркала. Она не умела поворачивать и смешно, как цапля, переставляла ноги, а Он говорил ей: «Пригнись, согни их в коленях». Он смотрел на нее, и для него она была всего лишь девочкой с длинной косой и карими глазами, в белой кофточке и черном трико, она поджимала губки, как ребенок, да она и была для него ребенком, ведь Он был старше ее на несколько лет. Потом провожал ее домой, и та рассказывала, какая она дура; хотела казаться взрослой, поэтому пускалась в воспоминания, как напилась со школьной подругой и падала во все лужи, и ее поднимали незнакомые мужчины, и каждый хотел проводить.
Чумазый шофер пальцами выстрелил «бычок», другой, полуголый и мускулистый, уже равнодушно накачивал баллон. Три девочки топили мальчика, по очереди подныривая под него. «Ты держи, а я сорву!» — кричала одна. Они хищно окружали его, оттесняя на глубину.
Солнце садилось. Он вспомнил его блеск в иллюминаторе и то, как тень одного человека совместилась с тенью другого, когда самолет заходил на посадку.
Еще вчера — белый собор Сан-Мишель, красный подиум, два бронзовых пеликана и бронзовый змей, обвивающий подсвечник; распятие было рядом, но Он не мог себя заставить думать о Боге. Теперь Он стоял в своей комнате. Солнце село. Звонить ей не было смысла: все было кончено еще в марте. Никто никого никогда не вернет.
— Фудзи… — закрыл Он глаза и заплакал, как ребенок.
Мама называла ее так, когда она была еще совсем маленькой и сидела с куклами на диване. Ее мама рассказывала ему об этом.
«Фудзи, почему все так случилось? В твоей комнате зеленая лампа, а под ней иконка Богоматери всех скорбей. Бабушка входит и зовет тебя ужинать, и ты говоришь „сейчас“, а сама включаешь зеленую лампу, потому что солнце село, уже скрылось и трудно читать, наступили сумерки — время, когда и ты вспоминаешь, что могла бы быть счастливой…»
За окном забренчали на гитаре, запели. Он вздрогнул, открыл и вытер глаза. «Частная жизнь» — так называлась газета, которую Он купил в аэропорту, она лежала на столе. Там были эти телефоны — фирмы «Марина» и фирмы «Настя», фирмы «Ольга»… «Наши девушки самые лучшие в мире, они помогут вам забыть обо всем».
— Горько! Горько!.. — скандировали за окном.
Агент привез через два часа. Крепкий парень с тонким разрезом на шее, он долго подобострастно извинялся, выпрашивая еще десять долларов на такси («Сломалась наша машина», — объяснял агент), и Он согласился, опасаясь, как бы тот не увез девушку обратно. От парня пахло мазью Вишневского (шрам был свежий). А тот, к кому он сейчас приехал, с детства ненавидел этот запах: когда-то ему покрывали мазью Вишневского сильный ожог.
— Значит, поднимаем, — сладко, противно закивал парень.
«И чего такой?» — подумал Он.
Ее подняли в лифте — агент и еще двое молодцов. Маленькая, взгляд волчком.
«Не принцесса».
Ее провинциальная стрижка под мальчика, тонкая шея, тонкие обнаженные руки в коротких рукавах — ее хрупкость рядом с бычьей фигурой агента, пожалуй, внушала бы жалость, если бы не все тот же дерзкий, вызывающий взгляд.
Он расплатился — помятой стодолларовой бумажкой — и дал еще, по обещанию, десять.
— Один на один? — спросил агент, осторожно заглядывая в кухню и комнату. Парни стояли как каменные.
— Один на один, — подтвердил Он, как и по телефону.
— Мы вернемся ровно через два часа, — сказал на прощание агент, с неприязнью взглянув в глаза. — Будь уже готов.
— Мне хватит, — ответил, не отводя взгляда.
Он закрыл дверь, и они остались одни. Она стояла у зеркала, скорее всего, мысленно произнося «чи-и-из», чтобы губы непроизвольно раздвинулись в дружелюбной улыбке, но взгляд по-прежнему выдавал ее.
Она все же улыбнулась.
— Туфли снимать? — спросила с фальшивой послушностью.
— Да, — глухо ответил Он.
Она сняла и прошла быстро в комнату, сев сразу на диван. После улицы пол показался ей холодным, она поджала одну ногу к другой.
«Как в милиции».
Сейчас, вот сейчас она разденется без лишних слов, чтобы Он сделал с ней то, что хочет, чтобы забыть, забыться, что теперь один, один. Фудзи, почему так жестока жизнь и так горька и сладка подмена…
Он посмотрел на девочку и спросил:
— Как тебя зовут?
— Оля, — оживилась она. — А мы будем пить вино?