— А вы на генеральную репетицию не пойдете? — вдруг спросила она.
— Я и не знал, что будет генеральная, — растерялся я.
— Завтра, начало в четыре дня, — уточнила она, — Там и звук по-другому звучать будет, — продолжила.
— А без нее никак? — я что-то сомневаюсь, что девчонки захотят показывать танец до премьеры. Да и костюмы надо обкатать.
— Можно конечно. Не все будут на генеральной репетиции. Не тот уровень, — усмехнулась.
— Толик, сообщи девчонкам о предложении Евгении Сергеевны. Пусть сами решают и мне сообщат, — озадачил гармониста.
Учительница, забрав свою тетрадь у опешившего Толика, решительно вырвала лист с нотами и вернула ему. Потом уставилась на меня:
— Сережа, откуда это у тебя? Раньше я в тебе таких талантов не замечала.
— Шифровался, — отшутился я. (Не надо мне лишних подозрений, тем более в гениальности).
— Евгения Сергеевна, я вот что еще у Вас хотел попросить. Вы можете оценить мой музыкальный слух и мой вокал? — решился я.
— Со слухом, я тебе сразу скажу — более, чем хорошо. А вокальные данные…? Спой чего нибудь, — предложила она.
Я повернулся к Толику, убирающему свой аккордеон. Увидев его умоляющие глаза, вздохнул и не стал выпроваживать его из класса. Задумался:
— Что спеть? Н ромашки же? — вспомнил понравившуюся когда-то песню юности и начал:
Стою, смотрю на задумавшуюся учительницу. В ходе песни она опять повернулась к пианино и стала подбирать мелодию.
По окончании спросила:
— А эта песня откуда? Я ее не слышала.
За это я не опасался. Услышу ее нынешним летом. Поэтому смело заявляю:
— В пионерлагере слышал.
— Странно. Хорошая песня, если бы я ее слышала, запомнила. Еще раз спой, пожалуйста, я мотив подберу.
— А с голосом как у меня? — меня интересовало другое.
— Хорошо у тебя с голосом. Я еще не определила твой диапазон, но петь ты можешь, даже на сцене. Конечно не оперной. Ну что, споешь? — ее другое интересует.
Я повторил на бис. Она уже довольно правильно подыгрывала мне мотив. Потом схватила нотную тетрадь и стала записывать ноты, опять проигрывая мелодию на пианино. Закончив спросила:
— Слова напишешь?
— У меня почерк неразборчивый, — отговорился. Заметил непонятный внимательный взгляд Толика на меня. Учительница прямо в нотной тетради записала слова песни. Потом шевеля губами и покачивая в такт головой, видимо про себя, пропела песню.
Закончив, она опять на меня посмотрела:
— Ты сам не желаешь выступить на концерте?
— В качестве кого? Вообще-то, я не планировал пока на сцену, — многозначительно ответил.
Она не сразу, но выцепила слово «пока».
— Певца конечно. А почему пока? — заинтересовалась.
— Гитару приличную ищу. Вот буду уверенно играть, тогда можно будет подумать, — закинул пробный шар.
— У меня есть гитара. Я могу Вам подарить ее. Я все равно на ней не играю, — вдруг влез в разговор Толик. (Вот тебе и мужичок!) Да еще на Вы меня назвал. Дела! Я на него посмотрел по-новому:
— Спасибо. Дарить ничего не надо. Если гитара приличная — куплю, если твои родители не будут против и назовут цену, — обломал я его благородный порыв. (Чего это его подвигло?) Я чего-то не понимаю?
— Не надо ничего дарить. Я могу помочь тебе с гитарой. «Ленинградка» тебя устроит? — вмешалась Евгения Сергеевна. (Не фига себе!) Не было гроша, а тут алтын!
— Конечно. Если цена приемлемая, — тут же отзываюсь я. (Еще бы). Ленинградки — лучшие гитары в Союзе.
— Приемлемая, — утверждает она.
Я начинаю подозревать эпидемию небывалой щедрости.
— А это Ваша гитара? — подозрительно спрашиваю.
— Это не важно. Договоримся, — ответила, чуть смутившись.
Я взглянул на нее по-новому. А она еще совсем молодая. Лет 30, наверное. Стройная и симпатичная. Гитара друга, скорее всего. (Что-то раньше я этого не замечал). Наверное, срабатывал стереотип ученик — учительница.
— Договоримся, — отзеркалил ей и виновато улыбнулся Толику.
— Тогда у меня будет условие. Ты выступишь на школьном концерте к 8-му марта. Можешь с этой своей песней, — озадачила.
Я, конечно, могу кровь сдать за «Ленинградку». Но выступать!? Поторгуемся: