У Вали узнала, что ключ от бронемашины у одного дядьки (коммуниста).
– Отдавай.
– Не отдам. – Вертится, хитрит; он из хаты, я из хаты.
Распахнула пальто, под которым была гимнастерка, вынула пистолет:
– Отдавай или конец. – Сама спокойна, голос спокойный.
– Пистолет ты спрячь, а скажи, кто такая и покажи документы.
Показала комсомольский билет. Отдал.
Спрятала ключ и говорю:
– Ну, раз ты уж отдал ключ, так скажи, где батарея немецкая.
Достала карту, он рассказывает, а я по карте отмечаю (где батарея – крестик, где пехота – три точки).
А дядька – пожилой, с хитрой бородкой, и все мне казалось, что ключ не тот он мне дал и рассказывает не то. Пошла. Леса там я знала. Забрала свою шинель в том месте, где оставила. Зашла на собрание, устроенное немцами, с узелком, в котором была шинель и яблоки.
Немец, седой, в черных очках, сидел за столом под образами. Избрали старостой одного старого колхозника. Немец, заслышав в задних бабьих рядах ропот на то, что «все забрали» и т. д., сказал через переводчика.
– Мы всем вас будем снабжать.
Пошла в Семеновку разведать, как там и что. Оказалось, там только два пулемета, а 25 машин с пехотой, о которых говорил дядька, ушли в другое место.
Пришла на свою батарею, показала свою бумажку (документ), рассказала командиру батареи. Затем в полк. Бойцы перевезли винтовки.
В шинели, наверно, была фотокарточка Кожанова.
Бронемашину могли увести, раз ключ был.
Лейтенант, с кот[орым] адъютант ходил в разведку, мог также быть влюблен в нее. И любил своего друга.
В деревнях, ожидая немца, надевали смертные рубахи.
16. III Р.Т.
Из рассказов прокурора Ильи Ефимовича
Недавно пришел из окружения один работник прокуратуры. Органы его задержали и доставили как подозрительного. Но здесь он достал завернутый в грязную тряпицу препоганого вида ржаной пирожок, разломил его и вынул партбилет и свою прокурорскую печать, которые были очень ловко запечены в пирожок.
Он рассказывает, что в деревнях творятся сложные и интереснейшие процессы и преимущественно и решительно в нашу пользу. Идут «дебаты». Ненависть к немцам – неизмеримая. Старосты и прочие ставленники немцев уже не те, что были. Кто и на совесть прежде служил немцам, теперь стремится сделать что-нибудь для собственной реабилитации перед лицом советской власти, в приход которой верят безусловно. Есть свои «стратеги», следящие за ходом военных действий, поскольку это там возможно, и комментирующие их. На станции ж.д. мужики, грузившие сани, стояли кружком и с жадным вниманием следили, как один чертил на снегу палкой Южный фронт, Крым, – объяснял про «фланги» и т. п. Сталин, говорят, собрал великую армию и идет на решительный бой. Сеять будем при советской власти.
Правда, скирды, оставшиеся в поле, делят на месте и на себе, на коровах – кто как, перевозят и обмолачивают отдельно. Но нужно иметь в виду и то, что старосты часто – люди, верные народу и его интересам. «Режьте, ешьте – пока немец не забрал. Прячьте».
Есть и другой тип: «Это вам не советская власть – забудьте жить, как жили. Герман баловаться не даст».
И будто бы такого рода «строгости» и внушения имеют обратную силу, силу агитации за советскую власть.
Много вреда принесли дезертиры, которые для оправдания своего бегства домой рисовали самую ужасную картину положения дел в стране и на фронте. А проверить трудно. Но правда постепенно просачивается. Попадаются листовки, газеты (6 р. экземпляр).
Окруженец рассказывает такой случай, происшедший с ним, когда он подходил уже близко к линии фронта.
Зашел в избу, попросил разрешения погреться на печке. Разулся уже – ноги были мокрые, обувь скверная. Задремал, пригрелся. Вдруг слышит, что в хату вошли посторонние.
– Молодой человек, а молодой человек, с печи слезать придется, как ни хотите.
– А что?
– А то, что ночевать вам не здесь, а в другом месте. Идемте за нами.
Ну, думаю, пропал. Берут. Однако ничего не заметно еще, ведут меня на другой край деревни в избенку, где только старик да старуха: «Вот вам постоялец». Ничего не понимаю, держусь на всякий случай простачком. Сижу на лавке, а старик так это странно, боком по кругу, как петух, прошелся передо мной раз-другой, рассмотрел, значит. И вдруг говорит:
– Ну, что, большевичок, есть небось хочешь?
– Нет, – говорю, – не хочу, спасибо.
– Врешь, малый, есть ты хочешь, это я вижу. Доставай, старуха, чего-либо, корми советскую власть, благодари ее за все, что она нам… Ты, может, не знаешь, к кому ты в гости пришел, большевичок? К кулаку. Понял? Кулак я. Два года мерзлую землю грыз за Котласом. Вот, брат, какие дела.