Я впервые делаю шаг вам навстречу, допуская существование чего-то иррационального. Успокойтесь, я пользуюсь этим термином в чисто арифметическом его значении. Есть числа, которые называют иррациональными, и первое из них, которое приходит вам в голову, как бы мало вы с этой областью знакомы ни были, это √2, что вновь возвращает нас к платоновскому Менону, к тому портику, что в этом году послужил нам входом.
У диагонали квадрата нет общей меры с его стороной. Этот факт признан уже давно. Сколь бы малую меру ни пытались вы
выбрать, у вас ничего не получится. Это и называют иррациональным.
Геометрия Евклида как раз на том и основана, что когда две реальности, между собой несоизмеримые, подверглись символизации, их становится возможным использовать как равноценные. Именно несоизмеримость их и позволяет воспользоваться ими как равноценными. Это как раз и делает Сократ в своей беседе с рабом. У тебя есть квадрат, — говорит он, — тебе нужно получить квадрат в два раза больший, что тебе для этого нужно сделать? Раб отвечает, что нужно сделать сторону в два раза длиннее. И ему приходится объяснять, что сделав сторону в два раза длиннее, он получит квадрат, больший вчетверо. Квадрат же в два раза больший не получить никак.
На самом деле, перед нами вовсе не манипуляции квадратами или клеточками. Все это лишь линии — линии, которые кто-то проводит, то есть вводит в реальность. Вот этого-то Сократ рабу как раз и не говорит. Считается, что раб все уже знает и ему остается лишь постепенно убедиться в этом. Это так и есть, но при условии, что кто-то уже проделал за него работу. Работу, которая состояла в том, чтобы провести эту линию и воспользоваться ею в качестве равноценного эквивалента той, что предполагается изначально данной, реальной. Несмотря на то, что речь шла просто-напросто о большем и меньшем, о реальных клеточках и квадратиках, в дело идут целые числа. Другими словами, образы придают видимость очевидности тому, что по сути дела представляет собой манипуляцию символами. Придти к решению проблемы, то есть к получению удвоенного квадрата, удалось лишь уничтожив для начала первый квадрат как таковой путем вычленения из него треугольника и использования его для дальнейшего построения. Все это предполагает целое множество символических допущений, скрытых за ложной очевидностью, с которой раба заставили согласиться.
Нет ничего менее очевидного, чем такое пространство, в котором самом по себе заключались бы предпосылки интуитивного о себе знания. И прежде мудрецов, беседующих на афинской агоре, понадобились целые поколения решавших практические задачи землемеров, чтобы раб перестал быть тем, чем был бы он, оставаясь по-прежнему в состоянии природном и первобытном, у речного берега, среди песчаных волн и узоров, на вечно движущейся ложноножке прибрежной отмели. Нужно было долго учиться накладывать вещи друг на друга и сопоставлять их отпечатки, чтобы мало-помалу составить себе представление об однородном во всех направлениях пространстве трех измерений. Эти три измерения — их приносите вы с вашим символическим миром.
Несоизмеримость иррационального числа дает инертным воображаемым построениям, которые сводятся к операциям, подобным тем, что влачат еще свое существование в первых книгах Евклида, новую жизнь. Вспомните, с какими предосторожностями приподнимают треугольник, чтобы затем, убедившись в его неподвижности, наложить его на себя самого. Именно эта операция вводит вас в геометрию, именно здесь виден еще след ее пуповины. На самом деле самым существенным во всех евклидовых построениях как раз и является этот факт применения к себе самому чего-то такого, что является, в конечном счете, всего лишь следом — даже не следом, а просто ничем. И вот почему так страшно, в момент, когда след этот оказывается усмотрен, заставлять его выполнять действия в пространстве, к встрече с которым он не готов. На самом деле, именно здесь заметно лучше всего, до какой степени реальность, о которой у нас идет речь, обязана своим возникновением символическому порядку.
Точно так же и образы субъекта, с которым имеем мы дело в анализе, скреплены в каких-точках своих, подробно обивочной ткани на мебели, с текстом его истории и включены в символический порядок, куда вводится субъект в тот отличающийся сколь угодно высокой степенью слитности момент первоначального взаимодействия, который нам, в качестве своего рода остатка Реального, приходится допустить. Уже в тот момент, когда возникает у человеческого существа отмеренный тактом первого крика новорожденного и его прекращения ритм противопоставления, заявляет о себе нечто такое, что является в символическом порядке действенным механизмом.