Сама быстрота, поспешность действия выступает здесь как взаимосвязанная с явлением истины.
Маршан: — Лично я с этим не согласен, потому что Вы вводите понятия спешки и запоздания.
Лакан: — Я это как раз для того и делаю, чтобы показать их логическую значимость.
Маршан: — Но понятия эти имеют смысл только по отношению к чему-то. Здесь же ни о каком отношении не может быть речи. Именно поэтому все три субъекта и не могут сдвинуться с места. Отношений не возникает, потому что каждый из троих рассуждает так же, как и другие, при этом ожидая чего-то…
Лакан: — Давайте предположим, что они идут все трое.
Маршан: — Всем троим отрубят голову.
Лакан: — Что произойдет, прежде чем они достигнут двери?
Маршан: — Это невозможно, все трое находятся в ожидании.
Лакан: — Но ведь действие каждого из них обусловлено не наличием каких-то признаков, а отсутствием их. Именно потому, что другие этих признаков не подают, каждый из троих получает возможность подать их сам. А это значит, что в принципе они сделают одни и те же выводы — при условии, что время для понимания, этот реальный элемент, лежащий в основе всех психологических тестов, у них одно и то же. Мы предполагаем, что это так.
Маршан: — Но тогда никакого выхода нет. Если мы хотим проблему решить, придется предположить, что время для понимания у всех разное.
Лакан: — Да, но проблема только в том случае интересна, если Вы предполагаете его одинаковым. Если время для понимания у каждого свое, то проблема не только теряет интерес, но Вы сами увидите, до какой степени она запутывается.
Маршан: — Одно из двух: либо их умственные способности различны, либо они не трогаются с места.
Лапланш: — Если А не видит, что В выходит, то это озадачивает его, но в заблуждение вовсе не вводит.
Лакан: — С того момента, как он пришел к истине, это уже заблуждение.
Маршан: — Он к ней прийти не может.
Лакан: — А если предположить, что время для понимания все-таки фиксировано?
Маршан: — Одно для всех?
Лакан: — Да. Тогда по истечении этого времени все трое придут к убеждению, что они белые. Они выступят все вместе и, в принципе, объяснят, почему они так решили. Если Вы вновь допустите с их стороны хоть малейшее колебание, если каждый из них скажет себе: но, может быть, другие не выходят как раз потому, что увидели у меня черный диск, — что в этом случае произойдет? Они остановятся. Но не думайте, будто ситуация после остановки останется той же. Когда они вновь тронутся с места, это действительно будет прогресс. Я опущу детали анализа — вы сами его проделаете и увидите, как это все складывается, — но знайте: они могут остановиться и во второй раз, но ни в коем случае не в третий. Другими словами, по прошествии двух тактов все станет ясно.
Итак, где же здесь речь? И где язык?
Что касается языка, то он состоит в исходных данных: имеется два черных диска, и т. д. Это базовые данные языка, и по отношению к реальности они совершенно посторонние. Речь выходит на сцену начиная с того момента, когда субъект совершает действие, посредством которого он прямо заявляет: я белый. Конечно, утверждение это не является, как говорят, логически обоснованным. И тем не менее поведение субъекта вполне осмысленно, лишь бы он рассуждал так, как я только что говорил: если я не заявлю, что я белый, теперь же, в момент, когда я это понял, то на законном основании я этого никогда больше утверждать не смогу.
Я предлагаю вам эту притчу не в качестве модели логического вывода, а в качестве софизма, призванного проиллюстрировать разницу между языком в применении к воображаемому, с одной стороны (ведь два других субъекта являются для третьего чисто воображаемыми, он рисует их в воображении, они являются для него просто-напросто структурой, такой же, какой он
служит для них), и символическим моментом языка, то есть моментом утверждения, с другой. Здесь есть, как видите, нечто такое, что нельзя полностью отождествить с временной паузой, о которой вы только что говорили. Риге: — Совершенно согласен.
Лакан: — Вот где предел могущества, продемонстрированного нам необычными машинами, появившимися недавно в нашем распоряжении. Существует третье измерение времени — измерение, которое им, безусловно, неведомо и которое я попытался помочь вам ныне вообразить, воспользовавшись тем элементом, который является вовсе не опережением или опозданием, а поспешностью — тем, что связывает человеческое существо с временем, с той колесницей времени, что вечно подталкивает его сзади. Именно в этом измерении располагается речь, в отличие от языка, которому места в нем нет, потому что спешить ему некуда. Вот почему, кстати, с одним языком далеко не уедешь.