Вопрос этот влечет за собой другой: что же тогда представляет собой детерминизм, который мы, аналитики, считаем лежащим в основе нашей собственной техники? Ведь мы пытаемся добиться от пациента того, чтобы он ненамеренно выдал нам свои, как мы говорим, мысли — другими словами, чтобы в речах и рассуждениях своих он без всякого намерения со своей стороны как можно ближе подошел к случаю. Именно на такой вот субъект анализа и может кибернетика пролить, как мне представляется, некоторый свет.
Границы кибернетики исключительно неопределенны. Чтобы составить о ней представление как о целом, нам придется пробежать взглядом самые различные и разрозненные сферы рационализации — от политики и теории игр до теорий коммуникации и некоторых определений понятия информации.
Считается, что толчком к созданию кибернетики послужили инженерные проекты, связанные с экономной передачей информации по проводникам, с задачей свести форму, в которой сообщение передается, к простейшим и существенным ее элементам. С подобно точки зрения науке этой можно дать от силы десяток лет. Сам термин принадлежит выдающемуся инженеру Норберту Винеру. На мой взгляд, однако, подобное понятия кибернетики слишком узко, а истоки ее следует искать в прошлом более отдаленном.
Чтобы лучше понять, о чем в кибернетике идет речь, необходимо увидеть связь ее происхождения со жгуче актуальной для нас темой значения случайности. Прошлое кибернетики как раз и состоит, по сути своей, в рациональном оформлении того, что мы назовем, в противоположность точным наукам, науками, построенными на предположении.
Науки, построенные на предположении, — вот, мне кажется, то имя, которое следует присвоить отныне определенной группе наук, именуемых обыкновенно науками гуманитарными. Не
то чтобы этот последний термин им решительно не соответствовал — ведь предметом их, действительно, в результате стечения обстоятельств, оказались человеческие поступки — просто он, на мой взгляд, настолько неясен, настолько размыт всякого рода смутными отголосками псевдо-сакральных, уподобляющихся посвятительным ритуалам дисциплин, что это не может не привести к ослаблению их, к снижению их научного статуса. Определив их строже и точнее как науки, построенные на предположении, мы только выиграем.
Поместив кибернетику в этот контекст, мы без труда обнаружим его предшественников, например, в Кондорсе с его теорией голосов и коалиций или, как он выражается, партий, а еще раньше в Паскале, который и является ее отцом, у которого берет она свое подлинное начало.
Начну я, однако, с рассмотрения основополагающих понятий другой сферы наук, так называемых наук точных, начало нынешнего расцвета которых восходит к эпохе лишь немногим более ранней, нежели возникновение наук, построенных на предположении. Первые несколько затмили собой вторые, отодвинули их в тень, хотя на самом деле обе эти группы друг от друга неотделимы.
2
Каково определение точных наук? Можно ли сказать, что они, в отличие от наук, построенных на предположении, имеют своим предметом Реальное? Но тогда что такое Реальное?
Я не думаю, что мнения людей в этом отношении сильно расходились, — не думаю, вопреки всему тому, в чем старается убедить нас та психологизирующая генеалогия человеческой мысли, которая представляет себе первых людей грезившими наяву и утверждает, что желания детей принимают у них обыкновено характер галлюцинации. Удивительные представления, всем наблюдениям настолько противоречащие, что их нельзя охарактеризовать иначе как миф — миф, над происхождением которого следовало бы поразмыслить.
Смысл, который человек испокон веку придавал слову Реальное, следующий: это нечто такое, что вы всегда находите на одном и том же месте — независимо от того, были ли вы там раньше, или же вас там не было. Может быть, оно, это Реальное, чуть-чуть и подвинулось, но если оно подвинулось, его ищут в другом месте, стараясь понять, что его потревожило, и уверяя себя, что ему порою случалось двигаться и по собственной инициативе. В любом случае, оно всегда на своем месте, там ли мы или нас там нет. Наши собственные перемещения не имеют в принципе, за редким исключением, никакого сколь-нибудь действенного влияния на перемену места с его стороны.
Точные науки стоят, разумеется, с этой функцией Реального в самой прямой связи. Значит ли это, что в период, их развитию предшествовавший, в понимании этой функции человеку было отказано, что он слепо верил в то пресловутое всемогущество мысли, которое с пресловутой архаической стадией анимизма неизменно связывается? Дело не в том, что человек жил некогда в антропоморфном мире, от которого ожидал человеческих по характеру своему ответов. На мой взгляд, подобное представление совершенно наивно и понятие детства человечества ничему историческому не соответствуют. Человек не дожидался возникновения точных наук, чтобы считать, как и мы, что Реальное — это то, что всегда можно найти на одном и том же определенном месте. Так, в определенный час ночи та или иная звезда всегда находится над определенным меридианом и туда вновь вернется — она всегда там, всегда та же. Я не случайно привожу в пример небесный ориентир прежде ориентира земного — ведь карты звездного неба появились прежде карт географических.