Успех этот достигается вследствие переноса, следующего иным путем, нежели стремление к повторению. То, что настаивает на себе, что требует себе прохода, проходит между А и S. Перенос же происходит между т и а. И по мере того, как т приучается понемногу, если можно так выразиться, с существенной речью сообразовываться, с ним можно обращаться так же, как и с А, то есть понемногу связывать его с S.
Это не значит, будто пресловутое автономное Я субъекта опирается, как пишет об этом Левенштайн в тексте, который я специально выбрал, но читать вам сегодня уже не буду, на Я аналитика и становится постепенно все более сильным, знающим, способным все больше вобрать в себя. Это значит, наоборот, что Я становится тем, чем оно прежде не было, что оно приходит в то место, где находится субъект.
Не делайте отсюда вывод, будто после анализа, будь то дидактического или терапевтического, Я улетучивается, — вознестись на небо, развоплощенным, в виде чистого символа, никому не удастся.
Всякий аналитический опыт — это опыт, имеющий дело со значением. Одно из главных возражений, которые нам приходится слышать, следующее: если мы откроем субъекту его реальность, его неизвестно какие влечения, его гомосексуальную жизнь, не станет ли это для него катастрофой? Одному Богу известно, что нам по этому поводу имеют сказать моралисты. Но возражение это, так или иначе, несостоятельно и никакой силы не имеет. Даже если согласиться, что субъекту действительно открывают в анализе глаза на какое-то его стремление, которое, не знаю уж какими усилиями, можно было бы от них навсегда укрыть, анализ, на самом деле, вовсе не имеет в виду явить с нашей помощью взору субъекта его реальность. Существует, правда, определенная концепция анализа сопротивлений, которая, действительно, в этот регистр вписывается. Но подлинный опыт анализа решительно этому представлению противится — на самом деле субъект открывает посредством анализа свою истину, то есть значение, которое приобретают в его конкретной судьбе те данные, которые написаны ему на роду и которые можно назвать выпавшим ему жребием.
Человеческие существа рождаются на свет наделенными самыми различными и непохожими друг на друга предрасположенностями и склонностями. Но каким бы основной, биологический жребий ни был, анализ открывает субъекту его значение. Значение это представляет собой функцию некоей речи, которая речью самого субъекта и является, и в то же время не является вовсе, — ведь речь эту он получает уже готовой и служит ей всего лишь проводником. Я не знаю, то ли это самое слово повеления из Книги Суда, о котором говорит нам раввиническая традиция. Мы так далеко не заглядывали, перед нами стоят проблемы куда более ограниченные, но и в них темы зова и призвания целиком свое значение сохраняют.
Если бы этой воспринимаемой субъектом и относящейся к символическому плану речи не было, то не было бы и никакого конфликта с Воображаемым — каждый следовал бы простонапросто своим наклонностям. Опыт, однако, показывает, что дело обстоит не так. Фрейд никогда не отказывался от мысли, что именно дуализм является для субъекта существенным, лежащим в основе его организации принципом. И в виду он имеет не что иное, как то столкновение, то скрещивание, о котором я вам толкую и о котором хотел бы еще несколько слов добавить.
Я вписывается в Воображаемое. Все, что принадлежит этому Я, вписывается в воображаемые напряжения, как вписывается в них и остаток напряжений либидинальных. Либидо и Я сотрудничают. Нарциссизм носит либидинальный характер. Я не является ни высшей силой, ни чистым духом, ни автономной инстанцией, ни, как некоторые осмеливаются писать, бесконфликтной сферой — ничем, на что можно было бы опереться. Нам говорят об истории? Но разве должны мы требовать от субъекта, чтобы он стремился к чему-то более, нежели к истине? Нам говорят о трансцендентном стремлении к сублимации? Но разве в работе По ту сторону принципа удовольствия не отвергает ее Фрейд самым недвусмысленным образом? Ни в одном из конкретных исторических проявлений человеческих функций ни малейшей тенденции к прогрессу он не усматривает — мнение, которое в устах первооткрывателя нашего метода имеет определенный вес. Все формы жизни сами по себе удивительны и чудесны, никакого стремления к высшим формам не существует. Здесь-то и выходим мы к символическому порядку, отнюдь не тождественному тому порядку либидинальному, куда благополучно вписываются как собственное Я, так и все влечения. Символический порядок устремлен по ту сторону принципа удовольствия, за пределы жизни, почему и отождествляет его Фрейд не с чем иным, как с инстинктом смерти. Перечтите текст, и вы сами увидите, готовы ли вы с ним согласиться. Либидинальным порядком, включающим всю область Воображаемого, в том числе и структуру Я, символический порядок отбрасывается, отвергается. Инстинкт же смерти является лишь маской, которую символический порядок носит, покуда он, порядок этот, по словам самого Фрейда, немотствует, то есть покуда он не осуществил себя. Покуда символическое признание не достигнуто, символический порядок, по определению своему, нем.