Загляните в литературу. Вы утверждаете, что хотя все это действительно свойственно людям думающим, у людей не думающих какое-то понятие об их собственном Я тоже всегда, более или менее спонтанно, существовало. Но что вы-то об этом знаете? Ведь сами-то вы относитесь к людям думающим или, по крайней мере, наследуете людям, которые об этом думали. Впрочем, вместо того, чтобы от вопроса этого так легко отмахнуться, попробуем лучше в нем разобраться.
Люди того сорта, которых мы назовем, условно, дантистами, твердо уверены в существовании миропорядка, поскольку полагают, что законы и процедуры ясного мышления изложены в Рассуждении о методе г-ном Декартом. Однако его я мыслю, следовательно я существую — фундаментальный принцип для всего, что относится к новой субъективности, — не так прост, как этим дантистам кажется, и находятся люди, готовые признать в нем чистой воды надувательство. Если правда, что сознание прозрачно для самого себя и осознает себя как таковое, то ясно, что я (je) не становится от этого для него прозрачнее. Оно не дано ему каким-то отличным от объекта способом. Восприятие объекта сознанием не дает ему немедленного представления о его свойствах. То же самое характерно и для восприятия сознанием я.
Другими словами, даже если я действительно предстает нам в акте рефлексии, где сознание прозрачно для себя самого как непосредственно данное, это вовсе не значит еще, что реальность эта — заключить о существовании которой уже само по себе немало — оказывается тем самым всецело исчерпана.
Соображения философского характера постепенно привели нас к чисто формальному понятию о собственном Я, больше того — они привили нам критическое отношение к этой функции. От идеи, будто собственное Я представляет собой субстанцию, человеческая мысль пока отказалась, рассматривая ее, скорее, как миф, подлежащий строгой научной критике. На законных основаниях или нет, неважно, мысль эта, в лице Локка, Канта и психофизиологов, которым — по своим, правда, причинам, и при опоре на собственные предпосылки — ничего не оставалось, как за ними последовать, предприняла попытку увидеть в нем чистой воды иллюзию. Все они относились к функции Я с великим подозрением, ибо в ней более или менее явно увековечивался субстанционализм, подразумеваемый в религиозном
представлении о душе как субстанции, наделенной, по меньшей мере, свойством бессмертия.
Сколь поразительный фокус сыграла с нами история: стоило нам лишь на мгновение пренебречь той стороной учения Фрейда, которая знаменовала собой подрыв основ и в определенной традиции развития мысли может быть сочтена прогрессом, как мы немедленно оказались в той докритической эпохе, с которой философия давно рассталась!
В свое время мы, характеризуя учение Фрейда, назвали его коперниканским переворотом. Это не значит, что все некоперниканское непременно однозначно. Люди далеко не всегда представляли себе Землю эдакой бесконечной равниной, — порой они приписывали ей границы, а то и различные формы, скажем, дамской шляпки. Но в конце концов они пришли к мысли, что есть нечто, расположенное внизу — скажем, в центре, — и на нем, как на основании, строится остальной мир. Так вот, хотя мы плохо представляем себе, что мог думать о собственном Я современник Сократа, что-то должно было располагаться для него в центре, и не похоже, чтобы Сократ в этом сомневался. Вероятнее всего, это что-то мало напоминало то собственное Я, что берет свое начало где-то в середине XVI— первой четверти XVIIвека. Но и то, и другое лежали в основании, в центре. И вот по отношению к этому представлению открытие Фрейда и было коперниканским переворотом — центр оказался перенесенным. Смысл этого открытия неплохо выражает великолепная формула Рембо (хорошо известно, что поэты, которые не знают, что говорят, говорят, тем не менее, всегда первыми): "Я — это другой".
2