— Правильно папа говорил, называя старейшин закостенелыми старыми пнями. Ты, дедушка, пошёл на предательство, не обдумав всех вариантов. Вот, в чём ты ошибся.
— И о каких же вариантах ты можешь мне поведать, внук?
Ехидцу в его словах было сложно не заметить, так что я решил ответить тем же, щедро сдобрив слова искренним презрением, замешанном на гневе.
— Тебе знакомо такое понятие, как многожёнство? А «наложница» тебе о чём-то говорит? Может, тебе книжку-другую принести? Или из своего, заёмного опыта набросать? Тот работорговец был в этом весьма сведущ…
Зар’Та вскинулся, словно его в уважаемый зад птеродактиль клюнул.
— Ты слишком многое себе позволяешь!
— Я говорю с тобой как внук с дедом, а не как иллити со своим повелителем. Дерзость? Поверь, в моих глазах ты заслужил совсем иного отношения.
— Убирайся. А ты, Волан…
— Меня тоже здесь более ничего не задерживает, господин Зар’та. Прошу более не считать ни меня, ни членов моей семьи своими родичами. — Маска на лице деда дрогнула, окончательно рассыпавшись после того, как отец, которого я сейчас всецело поддерживал, опустил веки и добавил: — Да будут предки свидетелями моих слов.
На мгновение комната утонула в ощущении чужого, почти осязаемого внимания, а после всё стихло. Только тихо капали стекающие на пол чернила из раздавленной стариком ручки, попавшейся ему под руку.
Я знал, какой смысл в себе несёт последняя фраза отца. То, чего он когда-то сумел избежать. Полное, безоговорочное отречение. Только в этот раз — добровольное. Сейчас, я уверен, и у меня, и у него на спине появились соответствующие метки, проявляющиеся лишь у предателей, отказавшихся от своего рода. Поспешное и малодушное решение? Отнюдь.
Просто в отношениях между людьми, любых, деловых или родственных, есть черта — когда подобная тончайшей, незаметной нити, а когда наоборот, похожая на массивную, почти неприступную, но невидимую стену. Из-за этого можно даже не заметить момента, когда ты её пересёк, разрушив всякую возможность всё исправить.
Так случилось и сейчас: отец единожды стерпел предательство собственного отца, и спустя годы честно попытался восстановить с ним отношения. Вот только тот не оправдал доверия, ударив даже не по самому отцу, а по мне — единственному его сыну. И даже здесь папа со всей присущей ему искренностью попытался разобраться в проблеме, попытался дать деду второй шанс, но тот отмахнулся от этой попытки, как от назойливой мухи.
Закостеневший в своих убеждениях, ставящий род превыше родных, Зар’та ошибся в последний раз.
Часть VI.
Отец направился прямиком домой, а вот я поспешил в ранее занимаемое мною, Файей и Лилиан крыло, намереваясь забрать оттуда девочку. Конечно, придётся повозиться с поиском хороших людей, готовых удочерить сироту, но я уверен, что со связями отца возможно и не такое.
Он был весьма известной личностью в кругах ремесленников, так что я намеревался искать именно среди них — обеспеченных, привязанных к земле семей.
— Лилиан, собирайся. Мы переезжаем.
— Господин? — Файя, вошедшая в комнату девочки следом за мной, чуть наклонила голову, выражая таким образом недоумение. — Что случилось?
— Моя семья отреклась от рода. Прости, но тебя я с собой взять не могу.
— Что же с Лилиан?
— Подыщу ей приёмных родителей. — Краем глаза замечаю, как ребёнок замирает в неподвижности, сжимая в руках всего один свёрток. Такое ощущение, что она «на чемоданах» сидела. — Уже всё собрала?
— Да!
— Ну, тогда пойдём. Ещё раз извини, Файя.
Несмотря на то, что я стал, фактически, изгоем для иллити, во взгляде Файи не было ничего кроме привычной готовности служить. Её ли собственная это черта, или следствие подготовки слуг — сейчас это не так важно. Куда важнее именно то, что она, в отличии от уже осведомлённой стражи, не смотрела на меня, как на прокажённого.
— Я искренне желаю вам удачи, господин!..
На пожелание, донёсшееся мне в спину, я ответить уже не смог, так как за нашими с Лилиан спинами пристроились стражи, от которых, видимо, требовалось проводить нас к выходу. И каково же было моё удивление, когда у ведущих в город я заметил о чём-то переговаривающихся отца, Амстера и Гериана.
Последний, едва меня увидев, так и не отвёл взгляда, пока я с ним не поравнялся.
— Вот так, да?
— Да. — Я кивнул. Почему-то на лице застыла грустная улыбка, которая никак не хотела уходить. Привязался? Конечно, привязался. И к брату, и к дяде, и ко многим другим иллити, с которыми я так или иначе общался. Теперь, после нашего отделения от рода, частота этого общения в лучшем случае упадёт в разы, а в худшем мы вообще перестанем друг с другом встречаться. Грустно, но я не нанимался на роль безвольной кучки глины, из которой можно лепить всё, что угодно. — Но ни к тебе, ни к дяде я хуже относится не стал. Если тебя это беспокоит, конечно.