– Ну да, не так. Ты прямо как марионетка, когда все веревки поотпускали.
У Киншоу кровь бросилась в лицо. Не взглянув на Хупера, он прошел к своей одежде. Зубы у него стучали, руки стали синие и в мурашках.
– Фу ты, вытереться нечем, – сказал он скучно.
Хупер теперь стоял на берегу, хотя и не отрывал глаз от своего пальца. Он сказал:
– Мне холодно.
– Можно костер разжечь, – сказал Киншоу. – У меня спички есть.
– Не надо, опасно, наверно.
– Почему? Натаскаем камней и сделаем вроде печки. В воде полно камней. И потом – тут сыро, деревья не загорятся, ничего не будет. И что-нибудь сварим.
– Что варить-то? У меня только печенье и помидоры. И мятные лепешки. Их не варят.
– Помидоры можно сварить. И что-нибудь поймаем. Поохотимся.
– Это же глупая игра.
– Почему игра? Мы замерзли – это раз, а когда костер – заодно и варят. Мне есть хочется.
– Ну да, что мы тут поймаем? Фига два.
– А что хочешь.
– Ну, например? Да ты костер-то хоть разводил? Умеешь?
– Нет. А чего там уметь? Зажег – и все дела. Ты одевайся давай, а то закоченеешь.
Киншоу свернул трусики и быстро ими растерся. На него напала жуткая дрожь, ему даже стало плохо. Джинсы противно липли к ногам, когда он их натягивал. Он застегнул молнию, нагнулся и до отказа подвернул штанины.
Хуперу он сказал:
– И ты закатай, сейчас за камнями в воду полезем.
В воде было хорошо. Но теперь он вдруг спохватился, что, наверно, баловаться не стоило. Хуперу-то что, ему все шутки, игра, он и грозу забыл, и как он перепугался, и что они заблудились забыл, и вообще как они сюда попали. Киншоу подумал: кому-то надо соображать. Ну, а ему гораздо важней поскорей отсюда выбраться.
Но как оказалось приятно командовать Хупером! Еще вчера, еще даже сегодня утром он себе и не представлял такого, да в общем-то и не хотел. «А теперь, – он думал, – теперь я все знаю про Хупера. Он как маленький. И глупый. И вредный». Киншоу себя считал гораздо взрослей и вообще другим. Ответственней.
Хупер держал в руках плоский камень. Киншоу сказал: «Ну скорей давай». Хупер не ответил. И сразу Киншоу понял, что все он сглазил. Он обернулся. Хупер смотрел на него, держал в руках большой камень, и с него стекала вода. В глазах появилась прежняя хитрость.
– Хватит тебе командовать, Киншоу.
– Ладно, кончай, нам еще костер разжигать.
– А я тебе не нанялся.
Киншоу бросил камень, который сам держал, сел на корточки и стал рыть ямку. Хупер медленно, размеренным шагом подошел с берега.
– Ты кое-что забыл, а? – он сказал.
– Нам много камней таскать. Больших. Еще штук двадцать. Чтобы все как надо.
– Я кой-чего могу сделать, что тебе не понравится. Сам знаешь.
Киншоу снизу взглянул на него с тоской и отвалился на пятки.
– Собираешься ты костер разводить или нет, а, Хупер?
– Не притворяйся, как будто не слышал.
– Хватит умничать. Ты только болтаешь.
– Это я-то?
Нет, Киншоу подумал, нет. Ох, господи, боюсь я его, боюсь.
– Ты меня боишься. Потому и убежал. Ты меня с самого начала стал бояться. И нечего из себя строить.
Киншоу встал и, ни слова не сказав, пошел к реке за новым камнем. И услышал за собой шаги Хупера.
– Сам небось знаешь, что будет, если мы тут ночевать останемся, – сказал Хупер.
– Что будет? Ничего.
– Придется всю ночь костер жечь.
– Ну. – Киншоу поднял камень и на Хупера опять не взглянул.
– Тут мотыльков полно, – тихо выговорил Хупер, – их в лесу всегда много. И здоровенные – учти.
У Киншоу свело живот. В ноздри полезла затхлость Красной комнаты. Хупер увидел, какое у него лицо. И спокойно отошел, пошел к месту для костра.
– Подумаешь, мотыльки несчастные, – заорал Киншоу ему вслед. – Не очень-то я испугался.
Хупер оглянулся и хмыкнул.
«Ничего он мне не сделает, нет, что он мне может сделать? – думал Киншоу. – Просто болтает, дурак».
Но он знал, и Хупер знал, что вопрос не в том, чтобы что-то сделать. Хватит и того, что Хупер сейчас увидел его лицо. А на лице застыл ужас от одной мысли о тогдашнем страхе.
Киншоу захотелось на все плюнуть, махнуть рукой. Ему вечно не везло. Уж как Хупер испугался тогда грозы, а ведь прошло и хоть бы что, и Киншоу знал, что на этом не сыграешь. Он мог, конечно, позлить Хупера, хотя и то кто его знает, да у него и не поймешь, он не покажет виду. Но того страха не вернуть, разве только опять гроза подоспеет или еще какая-нибудь напасть, которая от Киншоу не зависит. А Киншоу совсем по-другому устроен, и Хупер его раскусил, он в самый первый день его раскусил.
Киншоу знал, что ему с Хупером не сладить. Приступы радости, торжества над Хупером – не в счет, они сразу проходили. Да и какая в общем-то разница, кто пойдет по лесу первый. Киншоу на себя обычно не очень надеялся, понимал, что ничего особенно не умеет. И до сих пор ему это было даже все равно. А теперь – нет, теперь заговорила гордость, ему надоело унижаться. Все получалось ужасно обидно.
Они, прутик за прутиком, складывали костер.
– Сколько сейчас времени?
Киншоу вынул часы из ранца. Он совершенно не представлял себе, который час.
– О, поздно. Уже три.
Хупер плюхнулся на камни.
– Что ж теперь будет? Что делать?
– Костер разводить.
– А потом?
– Потом поедим. Я рыбу поймаю. Я же сказал. Наткнем ее на палку, и она зажарится.
– Нет, а после? Как мы отсюда выйдем?
– Пойдем – пойдем и дойдем до ограды. Да мы скоро выйдем, не вечно же нам идти.
– Не скажи. Он большой.
– Он?
– Ну да. Барнардов лес.
– Ладно болтать! Лес – это еще где! А мы в Крутой чаще.
– Ничего подобного. С чего ты взял? Крутая чаща маленькая. А мы вон сколько оттопали.
– Значит, кружим, наверно. Какой же это Барнардов лес?
– Ну а почему нет? Скажи.
Киншоу вздохнул.
– Да потому что сперва надо выйти из Крутой чащи. Я по карте смотрел. Выходишь, проходишь поле, и тогда уже лес.
– Но можно и по-другому пройти.
– Как еще по-другому?
– Где они соединяются. Наверху. И никакого поля, а сразу попадаешь в лес. Там мы и прошли.
Оба долго молчали. Киншоу сел на землю и стал думать. Потом спросил:
– Это точно?
– Точно.
– Ой.
– Я думал, ты знаешь. Это каждый знает.
– Нет.
– Если б Крутая чаща – тогда бы что! Ерунда. А мы сошли с тропинки, когда оленя гнали.
– Все ты!
– Тебя никто не заставлял.
– А теперь мы, может, все глубже и глубже забираемся.
Хупер ворошил палкой листья.
– И мы не знаем, как идти туда, а как обратно.
– Ну да.
– И никак не поймешь. Не узнаешь. Мы неизвестно где.
– Да.
Лицо у Хупера побелело.
– Нас не найдут, – и у него сорвался голос, – хоть даже догадаются, хоть сто человек пошлют, и то не найдут.
Киншоу не ответил. Вдруг Хупер бросился ничком и начал колотить кулаками по земле, рвать ногтями листья. И хрипло, как-то горлом, вопить. И сучить ногами.
Киншоу смотрел на него с испугом. Он сказал:
– Ладно тебе, Хупер. Кончай. Как не стыдно.
Но Хупер его не слышал, он орал во всю мочь и потом заплакал. Киншоу стало совсем тошно, на него уже опять накатывал ужас. Он не знал, что делать, – и вовсе не из-за Хупера даже. Хотелось вскочить и бежать куда глаза глядят, за деревья, но он одумался. Так можно совсем заблудиться, и потом – нехорошо бросать Хупера. Поэтому он встал, нагнулся и схватил его за ноги.
– Хватит! Молчи, молчи, молчи! – Он поддал эти ноги вперед и тряхнул, стукнул об землю – раз, раз и еще. Но без толку: Хупер все вопил и колотился. Его голос отдавался эхом по всей поляне, высоко и гулко.
Киншоу совсем отчаялся, он потянул его, перевернул на спину и ударил по лицу – еще и еще.
– Молчи, Хупер. Молчи! О господи, да перестанешь ты или нет!
Хупер перестал. Он лежал на спине, высоко задрав коленки. Лес притих. Киншоу медленно отошел прочь. Сердце у него бухало. Раньше он Хупера не трогал. Ух, как нехорошо.