– Ничего, найдут.
– А я скажу, что ты опять в лес убежал.
Киншоу подумал, что теперь он пропал, теперь все. Он опустился на четвереньки и начал ощупывать пол. Но пол был цементный, сырой и холодный. Он сел и обхватил руками коленки. Ладно, пусть, будь что будет, не станет он просить у Хупера, чтоб его выпустил, ничего не станет делать, палец о палец не ударит. Главное – не сдаваться.
– Ты пойдешь в ту школу, где я учусь, – протянул Хупер нараспев.
Киншоу смолчал.
– Будешь спать со мной в одной спальне.
– Не буду.
– Будешь, ты же новенький. Со мной приедешь, живешь у нас, и положат тебя со мной как миленького, подумают, что тебе это лучше.
– Ну и пусть.
– А я с нового учебного года буду староста в спальне.
Киншоу похолодел. Он сразу понял, что это правда и что хуже ничего не может быть. Хупер сейчас им помыкает. И там будет помыкать.
– Что хочу, то и сделаю, и все будут плясать под мою дудку. Я их на что угодно могу подбить.
Киншоу заткнул пальцами уши, чтоб не слышать, а сердце у него бухало, бухало. Но голос все равно до него доходил, глухо, как голоса Панча и Джуди. Он будто проваливался обратно в жуткий сон.
– У меня полно друзей. Погоди, увидишь...
– Заткнись, заткнись, заткнись. – Но это у него вышло шепотом, и он был в ужасе, что Хупер не слышит и злорадствует.
– Новеньких-маленьких в погреб сажают.
Киншоу задрал голову.
– Я старше. Это разница.
– Никакой. Я говорю – маленьких. Ты маленький. Мамочкин сыночек. Не беспокойся, тут уж они разберутся.
Киншоу выговорил спокойно:
– Я могу кой-чего рассказать про грозу.
– Рассказывай что хочешь. Кто тебе поверит?
– Почему? Почему мне не поверят? Раз это правда.
Хупер опять засмеялся:
– Ты же будешь новенький. А новеньких не больно слушают, сам, что ли, не знаешь? Новенький не вякнет, пока его не спросят.
Киншоу не ответил. У них в школе с новенькими, наоборот, носились. Киншоу, когда он пошел в школу, только исполнилось семь, а если ты меньше всех, все должны тебе потакать, к чаю тебе дают шоколадное печенье, на ночь тебе рассказывают сказки, с тобой нянчатся.
Что-то скользнуло по крыше, потом плюхнулось. Когда Хупер снова заговорил, голос шел почти с пола.
– Я видел, как ты сюда побежал. Я все вижу.
– Липучка паршивая.
– Никуда ты не денешься, Киншоу, я тебя всегда вижу.
– Думаешь, напугал?
Пауза. Потом:
– А на естествознании дохлых мотыльков резать заставляют.
У Киншоу сжалось горло. Он изо всех сил глотнул.
– Врешь.
– Пожалуйста, не верь. Сам убедишься. Реветь будешь, а все над тобой будут ржать.
Хоть бы Хупер перестал, заткнулся, не говорил ничего больше, он и так измучился тут в темноте, переворачивая в уме каждое его слово. Но он ничего не мог поделать с Хупером, все силы у него уходили на то, чтоб не разораться со страха, злости и тоски, не закричать: «Ой, не надо, не надо, ой не надо, господи, да не хочу я с тобой никуда, я боюсь, я боюсь, мне бы выбраться из этого чертова сарая».
– Ну, я пошел, – сказал Хупер.
Киншоу вонзил ногти в ладони. Он думал: выпусти, выпусти, господи, да выпусти ты меня...
– Киншоу!
– Делай что хочешь.
– Может, там у тебя крыса.
– Нету тут крыс.
– Почему это? С чего ты взял? Ты же не видишь.
– Они шумят, скребутся. Ничего тут нет.
– А мотыльки не шумят. Может, там у тебя полно мотыльков. А. может, летучая мышь вверх ногами под потолком висит, погоди, вот я постучу по стене, она и свалится тебе на голову. Совсем ошалеешь.
У Киншоу от ужаса чуть не вырвался всхлип душил его так, что даже горло заболело. Он глотал его и шептал, причитал:
– Я убью тебя, Хупер, убью, убью, убью.
Вдруг он выкрикнул это вслух и сам до смерти перепугался своего крика.
Долго ни в сарае, ни снаружи не раздавалось ни звука. Киншоу заплакал, он плакал совсем тихо и не утирал слез. Сейчас Хупер снова заведется: «Плакса-вакса, сопля, к мамочке захотелось, утрись слюнявчиком, плакса-вакса...» Ну и пусть. Он долго еще плакал.
Но Хупер, наверно, ушел. В конце концов Киншоу его окликнул, но в ответ не раздалось ни шороха, ни звука.
Теперь он уже боялся встать, боялся подползти к щели под дверью из-за крыс или мотыльков, из-за летучей мыши под потолком, и мало ли что еще водилось в сарае. Стояла тишина. Скоро он снова заплакал, потому что больше нечего было делать, нечем утешиться.
Сперва он услышал шаги по траве, а потом стук и лязг замка. Дверь сарая распахнулась.
Хупер уже снова успел отбежать и крикнул:
– Обед, а ты опаздываешь, живей давай, дурья башка, мы куда-то едем с папой.
Крапива и щавель с хрустом ломались у него под ногами.
Киншоу встал. Ноги онемели и затекли на цементном полу. Он утер лицо рукавом.
Хупер мыл руки над кухонной раковиной. Он сказал: «Мы играли в разбойников» в ответ на веселые расспросы миссис Хелины Киншоу.
Крупные плоские крапины дождя тяжело западали, одна за одной, как пот с неба.
Киншоу очень медленно брел по пустырю.
Глава двенадцатая
Миссис Хелина Киншоу рассеянно перебирала легкие платья у себя в шкафу. Она думала: поедем все в одной машине, будто своей семьей. Он сказал твердо: «Сегодня выходной», он велел ей отдохнуть, и она покорилась, слегка поупиравшись для виду. Ей нравилось, когда мистер Хупер обращался с ней так.
Дождь, в общем, так и не собрался.
Дорога вилась вверх, вверх, тесно зажатая заросшими папоротником холмами, и деревья смыкались над головой. Киншоу не дыша ждал, когда же кончится длинный зеленый туннель и они выйдут на простор, где воздух и солнце. И можно будет бегать, махать руками. Они ехали к замку Лайделл.
Но, только достигнув вершины, дорога сразу побежала вниз, вниз, и ни щелки не было в лиственном своде. Киншоу и Хупер забились в разные углы на заднем сиденье «ровера» и молчали. Киншоу не отрывал глаз от бородавки на левой руке. Он думал: больше я не увижу Броутон-Смита, в жизни не увижу.
Дорога ответвилась влево, и деревья расступились.
Сперва показались развалины замка, а рядом озеро. Вокруг озера шла посыпанная гравием дорожка, а потом, большущей дугой, лежал выстриженный газон. Сзади и по бокам взбегал на крутые склоны бор. Толпились и давили все еще низкие и мутные тучи.
Мистер Хупер выключил мотор, и сразу стало тихо.
– Ну вот, я захватил карты и путеводители, – обернулся он к миссис Хелине Киншоу. – Люблю все делать основательно. – Он теперь меньше ее стеснялся, он привык, что под боком опять женщина.
Миссис Киншоу улыбнулась, и открыла дверцу машины, и весело огляделась, готовясь к восторгам и удивленью. Накануне, в «Уорингсе», он ей сказал:
– Не бойтесь, Чарльз в обиде не будет. Уж я-то не стану делать между мальчиками различия.
Киншоу прошел на несколько шагов вперед, от них подальше. Он совсем иначе представлял себе это место, думал – тут просторно и пусто. Оказалось, здесь жутко. Похоже на тот сон. Он посмотрел на озеро. Вода была очень тихая.
– Чего делать будешь?
Киншоу взглянул на него холодно.
– Наверх полезу.
Они забрались в разрушенный замок. Стены стояли еще очень высокие, и остатки лестниц обрывались ни с того ни с сего, так что с них можно было оступиться в воздух, или перешагнуть на парапет, или перебраться на колонны, усеченные плоско, как камни, по которым вброд переходят ручей. Цвета сырого песка, обломки шершавились под рукою, кроме тех мест, где из щелей пробились лишайник и мох.
– Спорим, слабо тебе высоко забраться.
Киншоу только улыбнулся. Он уверенно переступал с камня на камень по углу стены. Он хотел забраться повыше и добраться до башни.
Хупер следил за ним снизу.
– Свалишься.
Киншоу не ответил. Он ступал твердо, не спеша, он не боялся высоты. Он взглянул вниз. Хупер был прямо под ним. Киншоу помахал рукой:
– А ты чего же?