От того, с какой отчаянной надеждой ее взгляд метался между нами, мне стало физически хреново. Желудок скрутило спазмом, и только что съеденные печеньки подступили к горлу. Пока что из нашей с Моникой импровизации не получалось ничего, кроме боли. Кроме издевательств над человеком. Пластырь мы сорвали, а под ним такая глубокая рана оказалась, что ничем теперь кровотечение не заткнешь.
— Нет! — вновь заорала Нацуки. — Никто, с-сука, не мог меня написать! Только я сама решаю за себя, и никто другой, понятно вам?
Моника, у которой уже тоже глаза были на мокром месте, раскрыла рот, но Нацуки так бешено на нее взглянула, что госпожа президент варежку прикрыла. Исключительно мудрое решение. Мы уже сделали то, что сделали, и теперь будем отвечать за выбор. Не в последний раз. С Саёри и Юри будет то же самое.
(и там тебе придется вовсе повышенную готовность соблюдать, если ты понимаешь, о чем я)
Понимаю. Да только и здесь она не помешает — таким личностным кризисом можно всю себя переломать.
Нацуки сделала широкий круг по комнате и остановилась рядом с большой резной полкой из дерева. На ней стройными рядами теснились фарфоровые статуэтки. Нацуки схватила одну из них и с силой жваркнула об пол. Брызнули осколки.
— Я вам не какая-нибудь картинка, слышите? — выкрикнула она, давясь слезами, — я живой человек! Не смейте меня унижать!
— Никто тебя не уни…
Нацуки схватила еще одну статуэтку и саданула ее об стену.
— Заткнись, Моника! Не желаю ни слова из твоего лживого рта слышать!
Она выставила пальцами презрительные кавычки:
— Сценарий, говорите вы, это все сценарий, каждая неделя прописана… а что вы теперь скажете?
Нацуки нагнулась и подобрала большой осколок. Паршиво. Даже с расстояния я видел, что края у него острые.
(ну че, видать, скрипт все-таки очень упертый, потому что хоть и с запозданием, а кто-то все-таки вскроется)
Горящее румянцем лицо Нацуки исказила гримаса. Руки тряслись, как у законченного алкаша в период тяжелого похмелья. Она приложила осколок к ладони.
— Это есть в вашем идиотском сценарии, м?
Осколок легко взрезал кожу. Показалась кровь — жирные темно-красные капли. Нацуки зашипела и повела острый край вверх. Ее хриплое дыхание и вид этих капель придали мне решимости. К черту.
Оказалось, в такие стрессовые моменты даже Гару на что-то способен. Я подскочил к Нацуки в два шага, и среагировать коротышка не успела. Крепко схватил за руку — точно переборщил, потому что она взвизгнула от боли. Зато осколок отобрал и отшвырнул в сторону.
— Услышь. Меня! — сказал я ей в лицо. — Все, что мы сказали — правда. С этим уже ничего не сделать, так что остается лишь принять и смириться. Но! Ты же слышала, что Моника сказала про циклы, так?
Она кивнула. Почему-то ее заплаканные, опухшие глаза казались невероятно большими. Еще и смотрели прямо в душу.
— Сколько бы их ни было, это неважно. Твое прошлое тебя не определяет, Нат, — сказал я, — как и его отсутствие тоже. Ты живешь сейчас. И сейчас ты настоящая, твои подруги настоящие, твой батя, наконец, настоящий! Если бы я не провел с вами эту неделю, то бы не говорил такого. Но я провел и теперь готов за свои слова ответить хоть перед прокурором, хоть перед Сатаной, хоть перед ебаным Анубисом, прости меня за мой французский. В том мире, откуда я пришел, есть люди менее реальные, чем вы.
Я говорил эти слова искренне, сам в каждое из них верил. Но уже на середине речи понял, что в цель они не попадают. Слишком горькой обидой взгляд горел. Тут даже с максимальным навыком красноречия не достучишься. Когда аура агрессии с нее слетела, Нацуки показалась такой… уязвимой, что я вновь почувствовал себя сволочью. И чувство это только усиливалось.
— Сегодня ведь воскресенье, так? — тихо спросила она.
— Да, — кивнул я, уже понимая, к чему это щас было сказано.
— Если поверить в то, что вы наплели, сегодня ночью начнется второй акт. У нас же тут своя система исчисления времени, не как у людей, — проговорила Нацуки, — так вот, Гару… ты гарантируешь, что вся эта реальность, про которую ты минуту назад распинался, не пропадет? Ты мне пообещаешь? Прямо сейчас, стоя передо мной и глядя в глаза, ты готов сказать, мол, Нацуки, завтра наступит новый день, м?
— Наступит, — пообещал я. Но получилось не слишком убедительно, сразу понял. На лице у нее столько боли появилось, как будто я ее на ее любимого волнистого попугайчика сел.