Только войдя в комнату и прислонившись спиной к двери, девушка, наконец, перевела дух. Что ж, она сделала то, что хотела: принесла извинения, и они были приняты. Отныне ей стоит выкинуть из головы любые мысли о его сиятельстве, графе Бахметеве.
Оттолкнувшись от двери, Вера шагнула к туалетному столику, нащупала спички и зажгла свечу. «Того огарка, что остался в подсвечнике надолго не хватит, - вздохнула она, - а фонарь остался на балконе». Переставив подсвечник на бюро, девушка открыла ящик с бумагой и вынула чистый лист. Карандаш быстро замелькал в проворных тонких пальчиках. Линии и штрихи чёткие и едва различимые глазу легко ложились на бумагу, складываясь в знакомые черты. Чуть вздёрнутая бровь, ироничная улыбка. Остановившись, Вера отодвинула лист, глядя на то, что получилось. А получилось очень даже недурно. Любой, кто взглянул бы на набросок, легко определил бы, кому принадлежит сей портрет.
С тех пор, как она получила известие о болезни матери, у неё не возникало желания перенести на бумагу то, что рисовало ей воображение. До этой самой ночи, до этой самой встречи. «Ну, отчего он такой?!» - в сердцах Вера смяла рисунок и швырнула его на пол. Только лишь она утвердилась в мыслях о нём, как о человеке недостойном, и спустя всего седмицу все её представления о нём вновь перевернулись с ног на голову. Каким непостижимым образом в одном человеке уживаются неприкрытый цинизм и благородные порывы души?
Наклонившись, Вера принялась шарить руками по полу в поисках смятого рисунка. Разгладив на столе найденный лист, она вновь всмотрелась в нарисованное лицо. Ничего необычного: тёмные глаза, чуть вьющаяся прядь, спадающая на лоб, ровные дуги бровей, нос прямой, нижняя губа чуть полнее верхней. Отчего столь обыкновенные черты не дают ей покоя? Отчего сей образ столь часто является ей в снах? Да в каких снах! При одном воспоминании о ночных видениях жаром полыхают щёки.
Вера провела кончиком пальца по нарисованным губам. Вздрогнув от тихого стука в двери, она поспешно затолкала рисунок в ящик бюро.
- Entrez! – привычно сорвалось с губ.
- Барышня, - заглянула в приоткрытую дверь Варвара, - я туточки лампу вашу принесла.
- Лампу? – нахмурилась Вера.
- Ну, фонарь, что вы на галерее позабыли, - протиснулась в дверь горничная с фонарём в руке.
- Я не была на галерее, - чувствуя, как лицо заливает краска стыда, солгала Вера.
Варвара вздохнула, неловко потопталась на месте, а потом, будто набравшись решимости, шагнула в комнату.
- Я вам вот что скажу, барышня. Дело это, конечно же, ваше. Может, и не было вас с его сиятельством на галерее, может, это я лгу, только зачем бы оно мне надобно было…
- Погоди, погоди, - перебила её Вера. – Так ты что же, следила за мной?
Варвара кивнула:
- Не по собственной воле. Боже упаси, - перекрестилась она. – Барыня велела.
- Ольга Михайловна? – в ужасе прошептала Вера.
- Ну, я и говорю: княгиня велела за вами присмотреть.
- И зачем же? – чуть слышно выдохнула девушка.
- Ну, так ясно дело зачем, - потупила взор Варвара. – Боится, что граф её своим вниманием оставит.
Вера без сил опустилась на стул.
- Да вы не расстраивайтесь, барышня? – ласково погладила гувернантку по плечу горничная. – Я княгине ни словечка не скажу. Вот и фонарь ваш принесла. Только не стоит вам с его сиятельством по ночам на галерее видеться. Да и днём не стоит, - покачала головой Варвара. – Им-то что! Натешится вволю, да и сгинет, поминай, как звали. Не пара он вам, да и княгиня ежели узнает, в усадьбе вас не оставит. Мало ли подобных историй было? Вы девушка честная, хорошая, к чему вам это всё?
- Ступай, Варвара, - выдавила из себя Вера. – Я не стану более видеться с Георгием Алексеевичем.
- Вот и правильно, - согласно закивала головой горничная. – Доброй ночи вам.
- И тебе, - безнадёжно махнула рукой Вера.
Во истину, ангел-хранитель стоит за её плечом. Только представив себе на мгновение, что было бы, пойди Варвара ни к ней, а прямиком к княгине, Вера судорожно перекрестилась. «Господи, прости меня за мысли грешные, избавь меня от соблазна», - горячо прошептала она, прижимаясь губами к серебряному распятью на тонкой цепочке, что носила на шее столько, сколько себя помнила.