- Георгий Алексеевич, - услышал он позади себя.
Обернувшись, Жорж не смог сдержать горькой усмешки: «Как официально! Георгий Алексеевич! А ведь ещё совсем недавно был Юрочкой для неё!»
- Вера Николавна, - наклонил он голову в приветственном жесте. – Прошу прощения за вторжение без приглашения.
Вера сглотнула ком в горле. Только четверть часа назад она прочитала письмо его матери, и ныне совсем другими глазами смотрела на него. Когда-то он предстал перед ней блестящим офицером, легкомысленным повесой, всеобщим любимцем, а ныне это был совершенно другой человек. Горькие складки залегли у губ, взгляд настороженный, вопрошающий, словно печать страдания отметила его. Он и теперь был мечтою любой барышни, но исчезла куда-то вся беззаботность молодости, погас задорный огонёк в глазах.
- Как вы себя чувствуете, Георгий Алексеевич?
- Вашими молитвами, сударыня, - отозвался он.
Вера отчётливо слышала упрёк в его тоне, но разве могла сказать, что Лидия Илларионовна запретила ей появляться в Бахметьево?
- Я рада, что вы поправились, - сцепила она пальцы в замок и отошла подальше так, чтобы между ними находился большой овальный стол.
- Вы будто не рады мне, Вера Николавна.
- Жорж… - вскинула на него умоляющий взгляд Верочка.
Искушение открыть ему правду было столь велико, что она почти решилась, но перед глазами снова всплыли строки письма Лидии Илларионовны.
- Георгий Алексеевич, - отвела она глаза, - Я очень благодарна вам за всё, что вы сделали для меня, но отныне каждый из нас пойдёт своей дорогой. Так будет лучше для нас обоих, - с трудом выговорила она.
- Вера, Боже, ну что ты говоришь?! - обошёл он стол и положил руки ей на плечи. – Полно, тебя ли я слышу? Вспомни о чём говорила мне в Пятигорске!
- Я говорила вам то, что вы желали услышать, Георгий Алексеевич. Я четыре года жила с немощным стариком, неудивительно, что я увлеклась вами на какое-то время. Мне было хорошо с вами, но ныне всё изменилось. У меня нет более необходимости бежать на край света. Жизнь моя устроилась и вам нет в ней места, - стараясь не смотреть ему в глаза тихо говорила Вера.
- А ребёнок? – тихонько встряхнул её Бахметьев.
Madame Одинцова холодно улыбнулась в ответ:
- На свет появится князь Одинцов, либо княжна Одинцова. Мой муж был несостоятелен, как мужчина, и за сей чудный дар я вам даже очень благодарна, Георгий Алексеевич. Но коли быть до конца откровенной с вами, то должна признаться, что четыре года назад в ваши объятья меня толкнули злосчастные обстоятельства, о которых вам известно не хуже моего, у меня не было иного выбора. Что тогда, что нынче, я не единого дня не любила вас. Когда мы встретились с вами в поместье Уваровых, вы смотрели на меня, как на полное ничтожество, и мне показалось, что заставить вас потерять голову, станет справедливым возмездием. Простите меня, коли сможете, - опустила она голову.
Бахметьев убрал ладони с её плеч и отступил на шаг, другой. Всё, что она говорила только что, виделось ему чудовищным нагромождением лжи. Разве возможно столь искусно притворяться? Словно угадав его мысли, Вера тяжело вздохнула:
- Прощайте, Георгий Алексеевич, - поспешила она завершить разговор, что отбирал последние силы.
- Ежели такого ваше желание, сударыня, разве могу я противиться тому? - медленно говорил он, желая, чтобы она прервала его, сказав, что солгала.
Неважно по какой причине, он любую готов был принять и простить, но она лишь молча, как китайский болванчик кивала, соглашаясь с его словами.
- Вера! - отчаяние отчётливо сквозило в его голосе, - ежели уйду сейчас более не вернусь, - пытался он заглянуть ей в глаза.
Да, то был шантаж, но она не подняла головы, лишь молвила едва слышно:
- Ступайте, Георгий Алексеевич.
Георгий шагнул к двери замер на какое-то мгновение на пороге, но она даже не повернула головы, продолжая смотреть в окно, будто там было нечто куда более важное, чем то, что нынче рушилось между ними.
Ступив за порог, Георгий глубоко вздохнул. В памяти вдруг всплыл разговор с Олесей. Как легко тогда с его уст сорвались слова: «Я не люблю вас». Верно, он тогда причинил ей такую же боль что нынче терзала его самого. Видимо, то плата за каждое разбитое сердце, за каждую горькую слезу, пролитую по его вине.
Вера из окна проводила взглядом графа Бахметьева. Кучер опустил перед ним подножку экипажа. Поставив ногу на подножку, Георгий оглянулся. Вера, сминая в кулаке плотный шёлк портьеры, отшатнулась в сторону, но он успел разглядеть, как колыхнулась в окне кисейная занавеска. Постояв ещё немного, Георгий забрался в карету.
По глазам видела, что не поверил, но ведь не стал возражать. Не стал уличать во лжи, уйти предпочёл, так тому и быть.
Вернувшись в свои покои, Вера чиркнула спичкой и поднесла её к письму madame Бахметьевой. Плотная бумага занялась пламенем с уголка, и оно побежало всё выше и выше. Вера разжала пальцы, охваченный огнём лист плавно опустился на серебряный поднос, на котором обыкновенно стоял графин с водой и стакан.
- Зачем вы так с ним? – услышала она тихий голос за спиной. – Он же под пулю из-за вас, а вы…
Вера обернулась и смерила горничную суровым взглядом:
- Подслушивала, стало быть, - недовольно нахмурилась madame Одинцова.
Дуня залилась густым румянцем.
- Не будет мне жизни с ним, - глядя на скорчившуюся и почерневшую бумагу, края которой всё ещё вспыхивали красными искрами, отозвалась Вера. – Не дадут!
Спохватившись, что шибко разоткровенничалась с горничной, княгиня умолкла.
- Не вернётся более, - вздохнула Дуняша и шагнула к столу, забрала поднос.
- Сама знаю, - вздохнула Вера. – Но так надо.