Едва осознавая себя, я сошёл на следующей остановке, и тут это произошло…
Удар тишины! Встряска всего организма от чего-то непонятного, неподвижного и тем не менее яростно динамичного… Словно вихрь промчался надо мной и внутри меня, очистил от шелухи мыслей и чувств, и вот я уже стою онемевший, растерянный, в странном мире, где разлиты покой, тишина и неподвижность…
Нет-нет, я находился всё там же: остановка «Проспект Героев», справа – стена десятиэтажного дома почти километровой длины, прозванного в быту «Китайской стеной», слева – высотный серый дом из сплошного унылого бетона, рядом почта, гастроном… Всё то же и совсем не то! Ни людей, ни звуков их торопливой жизни! Застыли коробки троллейбусов и автобусов, пустые, как скорлупа съеденных орехов, совершенно обезлюдели тротуары, бульвары, подъезды, дороги. Ни одного пешехода, ни одной живой души! И над всем этим мёртвым спокойствием разлит странный розовый небосвод, струящий ровный, без теней, свет на опустевший жилой массив…
Первым инстинктивным движением моим был шаг назад, в салон троллейбуса, но скрип и шорох пустой, накренившейся под моей тяжестью машины не отрезвил меня, а наоборот, заставил сделать ещё несколько нелепых движений: я выпрыгнул обратно, зажмурил глаза, надавил до боли на глазные яблоки, открыл и увидел тот же знакомый и одновременно чужой до жути пейзаж и закричал:
– Лю-ю-ди-и!..
– …Уди-уди-уди-ди-и… – ответило долгое эхо.
И снова молчание, ни стука, ни гула моторов, ни шелеста шагов…
Как всегда, я просыпаюсь уже после того, как полностью постигаю всю глубину своего одиночества. Оно бьёт по нервам так сильно, что я просыпаюсь в страхе и долго не могу прийти в себя, смотрю на смутно белеющий во тьме потолок и успокаиваю сердце по методу раджа-йоги. Потом, качая головой, произношу мысленно сакраментальную фразу: «Приснится же чепуха, господи! О толкователи снов, где вы?»
Однако с некоторых пор я перестал быть уверенным в том, что это чепуха. Сон мой – с опустевшим городом – донимает меня уже вторую неделю аккуратно через день. И если первые мои реакции на сон были ещё более или менее положительными: любопытство не позволяло заниматься глубоким самоанализом, то в конце второй недели я стал досматривать сон с ужасом, не делая попыток рассмотреть подробности, как раньше, не умея отстраняться от тоски, страха и жуткого ощущения ирреальности происходящего, засасывающего в бездну небытия. Ребята на работе, врачи-исследователи, как и я сам, посоветовали обратиться к психиатру, благо, что в институте их пруд пруди и все знакомы. И я согласился, хотя как врач-невропатолог всегда был высокого мнения о своей нервной системе – был уверен, что друзья не отправят меня на Игрень – известное в нашем городе место, где расположена психолечебница.
Я было совсем уже собрался на консультацию к психиатрам, их лаборатория находилась рядом, за стеной, как начальство в лице заведующего лабораторией нервных заболеваний Пантелеева послало меня в командировку, и я решил понаблюдать за собой в иной обстановке: кто знает, может быть, от перемены местожительства исчезнут и мои сны?
Командировки, честно говоря, я не люблю, и если и терплю их, так это лишь за новые, неизвестные мне ранее и потому полные таинственного смысла и романтики дороги – след юношеского увлечения романтической литературой и туризмом…
Ехать нужно было в Кмиенск, во Всесоюзную лабораторию иглоукалывания и электропунктуры, куда я ездил до этого случая всего два раза, причём оба раза на автобусах – восемь часов качки и тряски, чем не тренажёр для космонавтов? На сей раз автобус отпадал: он отправлялся на следующий день в семь утра, а мне нужно было в тот же день в девять утра быть в лаборатории. Пришлось ехать по железной дороге, вечером, с пересадкой в Черницах, чему я даже обрадовался, забыв ироническое напутствие Пантелеева, который почему-то всегда разговаривал со мной, как со студентом, а не научным сотрудником с полугодовым стажем.
Как я оказался на вокзале – не помню, увлёкся, наверное, самоанализом, помогающим иногда коротать время в общественном транспорте. В кассе мне ещё раз объяснили, что ехать надо с пересадкой: до Черниц на электричке, а дальше на любом проходящем до Кмиенска. Меня это вполне устраивало, и я приготовился к трём удовольствиям, доступным каждому командированному: созерцанию пейзажей за окном вагона, чтению книг или журналов, до которых дома просто не доходят руки, и случайным встречам.