— Внимание, ап — готово! — восклицает он. — Теперь смотрите.
Дети ахнули: нитка целая, даже не измятая.
— Блеск! — выкрикивает Вася Драч. — Правда, Любовь Еремеевна?
— Да! — отзывается она. — Вот фокус, так фокус!
На улице снова шумит дождь. Сильнее прежнего. Тоненькие хрустальные струны буравят островки рыхлого потемневшего снега. Пройдёт неделя-две, и Юра будет показывать фокусы на дворе.
Учительница вспоминает прошлую весну. Она тогда была сильно поражена тем, что вдруг, без вызова, явился к ней врач из Каменска.
— Как тут не приедешь, если такой ультиматум мне предъявили? — сказал он шутя.
— Вот как! Кто же осмелился? — засмеялась Любовь Еремеевна.
— Как кто? Вы же прислали за мной целую ораву! — Он перехватил недоумённый взгляд больной. — Неужели они сами? Влетели ребятишки, гвалт на всю больницу подняли: «Мы из Сулумиевки, идёмте скорее, доктор, наша учительница заболела. Ну быстрее же, автобус уйдёт!» — «Почему, — спрашиваю, — вы приехали именно ко мне?» — «Вы, говорят, самый лучший доктор», — отвечает мальчишка, что на негритёнка смахивает.
Слегка подкрашенные губы Любови Еремеевны дрогнули.
— Юра Хоменко.
— Дети на добро отвечают только добром, — заметил врач. — А у вас ваши ученики были?
— Конечно. Мальчишки воды наносили, печку протопили, а девочки полы помыли, обед сварили!
— Любовь Еремеевна! — обращается Юра к ней. — Дайте мне вашу руку. Алле-гоп!
На ладони учительницы появляется крошечный влажный букетик подснежников.
Глаза мальчика сияют.
— Поддожднички… Поддожднички — с двумя «д» в начале слова. Правильно?
— Если бы такое слово было, то его, конечно, писали бы так, — ответила она, а про себя подумала: «Вот почему твои кудряшки мокрые!»
От тёти Ани у меня нет секретов. Поэтому она с таким усердием собирает меня на свидание с Трофимом Иларионовичем. Высыпает на стол всё содержимое облепленной мелкими ракушками шкатулки — часики, колечки, цепочки…
— Надень, Галочка, вот этот кулон, — уговаривает она меня. — И — вообще… Можешь его взять себе навсегда, на кой чёрт он мне! Забирай.
Отказываюсь, а она насильно суёт мне в руки кулон.
— К ситцевому платью? Не подойдёт, — доказываю.
Тётя Аня устало вздыхает:
— Жаль, мала ты ростом… Надела бы моё панбархатное платье, которое я всего раз надевала. Годы, Галочка, годы — от зеркала давно не отворачиваюсь. Не поможет, даже если разобью его вдребезги. Да, так о чём я? Кулон возьми, прошу тебя, платье тоже.
Смеюсь:
— Панбархатное платье, тётя Аня, в такую жару?
— Оно же вечернее, — настаивает моя хозяйка.
— Не хочется форсить, зачем?
— О, это уже по-моему! — восклицает тётя Аня, и гусиные лапки у её глаз, набухшие веки освещаются торжествующим светом. — Пусть мужчины принимают нас такими, какие мы есть. Правильно, Галочка, нечего выпендриваться перед ними! Скромность украшает…
— Тётя Аня, при чём здесь мужчины? — смеюсь. — Будет деловой разговор.
Анна Феодосьевна прищуривает глаза, узенькие щёлочки блестят: знаем, мол…
Смеюсь вместе с тётей Аней, а сердце бешено колотится: «Придёт ли в условленное время или замотается, забудет? Пять минут подожду и уйду».
Вчера мы с Русланом были в кинотеатре, смотрели «Неуловимый», зарубежный приключенческий фильм. Картина так себе, а вот Руслан был в восторге. Вместе с другими юными зрителями неистовствовал, выкрикивал: «Быстрее, быстрее!» — подгонял машину, преследовавшую контрабандистов. Потом я его проводила до самого дома, а он, как обычно, сочинил новый предлог, чтобы я зашла к ним: «Рыбки у меня в аквариуме совсем вымирать стали. Бабушка не знает, что делать, папа тоже».
Дверь нам открыл Трофим Иларионович. Вид у него был очень озабоченный, встревоженный. Правда, увидев сына со мной, он улыбнулся, но тут же, обращаясь ко мне, сказал: «Извините» и к Руслану: «Пригласи, пожалуйста, Галину Платоновну в свою комнату — у бабушки Иннокентий Кириллович».
Мы с Геростратом сидели тихо, как мыши, и слышали отрывки разговора между больной и врачом.
— …дорогой мой Иннокентий Кириллович, это невозможно.
— Это ещё почему? — спросил громовым басом врач, недовольный ответом. — Опять внук? В прошлый раз, разрешите вам напомнить, вы выписались, не приняв полного курса…
— Иннокентий Кириллович, дорогой, войдите в моё положение.
— Никаких объяснений!
Молчание, шаги по комнате.
— Откладывать больше нельзя! — сурово бросает доктор. — Трофим Иларионович, почему вы молчите? Неужели вы менее заинтересованы в здоровье своей матери, чем я?