«Ах ты, сорванец, — возмущаюсь. — Всё равно не спрошу, назло не спрошу!»
Подхожу к этажерке и, чтобы как-то скрыть свою беспомощность, начинаю переставлять с места на место книги.
— Зачем кладку из лейки поливают, знаешь? — нарушает вдруг молчание Руслан. — Летом… Ты заместительница по труду, обязана знать.
Знаю, однако отрицательно качаю головой.
— Кладку поливают, чтобы кирпич не всосал в себя весь раствор. Поняла?
— Теперь — да.
— То-то же!
Через минуту, когда Руслан принимается за мясо, спрашиваю:
— А Виталий Максимович за шланг — ничего?
— Ничего… — комично втягивает голову в плечи Руслан. — А что?
— Просто так.
Лишь на следующее утро, когда пришли на стройку, о злополучной истории со шлангом мне поведал прораб.
Верный себе, он ребром ладони расправляет седеющие прокуренные усы и начинает свой рассказ издалека:
— Видали ли вы, Галина Платоновна, по телевизору, какое грандиозное строительство идёт в городах? Да? Так и запишем. А кто, сделайте одолжение, строит, кто они, по-вашему, строители эти — городской люд или наш брат, сельский? Наш, разрешите доложить, главным образом — из села он приехал, овладел наукой и строит. А городские, известно, не приспособленные. На заводах чугун, станки — извольте, ракеты запускать — тоже мастера, а на строительстве — вот столечко их, не больше…
Прораб закурил, бросил спичку и не отрывал от неё взгляда, пока окончательно не убедился, что погасла.
— Возьмём к примеру братишку вашего, Багмута, — продолжал Виталий Максимович. — Смышлёный? Голова! А руки-то, извиняйте за откровенность, не приспособленные. Вроде ватные… — Он делает глубокую затяжку, выпускает колечки дыма где-то над моей головой и продолжает. — Вижу, Руслан ваш от ребятишек сильно отстаёт, неудобство от этого переживает, глаз не поднимает… Я ему: «Иди, браток, воду в растворомешалку подавай! Работёнка, поясняю, интеллигентная, не бей лежачего!» Пошёл! С энтузиазмом, а через минуту чуть не всю площадку затопил, да и самого себя. Вот так, Галина Платоновна, каждому — своё.
— О горожанах-строителях, Виталий Максимович, данные у вас, полагаю, не весьма точные.
— Я на глазок, разумеется, прикинул.
— Ладно, а что произошло со шлангом? Почему Багмут вернулся домой подавленный, мокрый, будто в прорубь провалился?
Прораб делает неопределённый жест, снова расправляет ребром ладони усы.
— М-да, что тут можно сказать? Хвалил, не хвалил, стружку с него перед тем, как отправить домой, снимал не тонкую. Виноватость, так сказать, почувствовать дал.
— Не жаловался.
— Дошло! — обрадовался Виталий Максимович. — Понял, что порядочный человек ищет вину сперва в себе самом. Видите?
— Вижу, — отвечаю и слежу за тем, как лицо прораба расплывается от удовольствия.
— Два дня он кладку лейкой поливать будет, а после обратно к мотору, к растворомешалке — знай наших!
— Как же?..
— Ни-че-го! — растягивает слова прораб. — До-ве-ри-е, Галина Платоновна, человека выше бога поднимает, доверием всего от него добьёшься.
И Трофим Иларионович, вспоминаю, пишет о доверии.
«Я, Галина Платоновна, — говорит он в своём письме, — давно искал случая на время отправить Руслана в деревню, где бы он мог убедиться, что хлеб, который ест, не растёт в хлебницах. И вот оказия: Вы явились. Я в Вас верю!»
За две недели я получила от профессора три письма. Сердечные и весьма корректные. Между прочим, когда получила первое, со мной творилось что-то необъяснимое. Я будто рехнулась — кинулась к проигрывателю, поставила «Сосницу» и — давай плясать. До того увлеклась этим цыганским танцем и так громко хохотала, что не услышала, как вошёл Руслан.
Наконец всё же почувствовала, что в комнате я не одна. Встретившись с глазами мальчика, увидела» что он рассматривает меня, как его отец: с каким-то особо зорким любопытством и одновременно весело. От этого я ещё больше разволновалась.
— Чего смеёшься, Галка?
— А разве нельзя? — спросила я. — Да будет тебе известно, что древние врачи прописывали своим больным смех. Тренируются, укрепляются лёгкие и улучшается кровообращение. Три минуты смеха приравниваются к пятнадцати гимнастики. Вот как…
— Ясно, — кивнул паренёк, поглядывая на мою руку — я ещё держала письмо. — От папы?
— Да.
Трудно сказать, белка вращает колесо или колесо — белку: за день до того набегаешься, что сил едва хватает добраться домой. Шутка ли, с поля — на стройку, со стройки — в мастерские, из мастерских — опять в поле. Бывают минуты, когда браню себя за то, что сама подставляю спину под любую тяжесть.