— Не скажу, сама знаешь, — отзывается, чуть смутившись, Руслан.
— Значит, вернёмся обратно.
Через минуту вопрос:
— Галка, а где остановишься? У тёти Ани или у нас?
— Право, не знаю. Может, у тёти Ани, а может, в общежитии.
— А почему не у нас? — удивлён мальчик.
— Ты же сам понимаешь, неудобно.
— Ну да, — надувает губы Руслан. — Чего? Нао-о-бо-рот, папа будеть очень доволен. — Слово «очень» мальчишка особо подчёркивает.
На этот раз он не испытывает моей выдержки.
— Я его письмо к тебе читал… «Скучаю и по вас, Галина Платоновна», — сказал он и покраснел.
— Безобразие! — возмущаюсь. — Читать чужие письма — то же, что прикладывать ухо к чужой двери.
— Сама виновата, на столике оставила, — находит он единственный довод в своё оправдание. — Галка, приезжай прямо к нам, а?
— Я же говорила, неудобно.
— Но я ведь у тебя живу…
Не люблю постоянно улыбающихся людей, не верю и такую улыбку. Она дежурная, неискренняя.
Увижу, бывает, в газете или журнале снимок весёлого улыбающегося, чуть ли не смеющегося человека, и готова бросить фотокорреспонденту в лицо: «Чёрт возьми, с какой стати вы заставляете всеми памп уважаемого человека улыбаться по команде «внимание!» Неужели полагаете, что его обычное выражение лица нам менее дорого, чем неестественно весёлое?»
Во всяком случае, тут у меня совесть чиста, я никогда не расточала улыбок по заказу и не смеялась, когда мне хотелось плакать.
А вот в прошлое воскресенье играла. Душили слёзы, а улыбалась, смеялась, шутила. Ради кого это делала — ради Лидии Гавриловны, Руслана, Трофима Иларионовича или ради себя самой?
Я рассчитывала, что в палату к больной вначале зайдут сын с внуком, но Трофим Иларионович настаивал, — тактично, как он умеет это делать, — чтобы втроём.
— У Лидии Гавриловны глаз острый. Увидев вас рядом, поймёт, как вы дружны, — объяснил профессор, кладя одну руку на плечо Руслану, а другой взяв меня под локоть.
Я послушно кивнула, и мы вошли в палату. И тут я замерла. «Неужели это Лидия Гавриловна? — не поверилось. — Боже мой, как она изменилась!» Болезнь её совсем высушила, превратила в крохотную тощую старушку. Кости, туго обтянутые пергаментом в трещинках, и… маленькие, живые, зоркие, настороженные глаза.
Бросаю короткий взгляд на растерявшегося Руслана. Сжав ещё плотнее пухлые губы, он сделал осторожный шаг вперёд и, чувствовалось, готов отпрянуть назад. Всё это длилось несколько секунд, но нам они показались вечностью.
— Здравствуйте, Лидия Гавриловна. А мы к вам в гости, произнесла я громко и весело. Я улыбнулась, но почувствовала, как одеревенели губы.
— Здравствуй, бабушка, — дрогнул голос Руслана.
— Здравствуйте, милые дети мои, — отозвалась молодым звонким голосом Лидия Гавриловна. — Почему вы стали? Подойдите ближе. Трофимушка, вон стулья. Руслан, ох как ты вырос! И окреп.
Руслан постепенно приходил в себя. Это же его бабушка! Она только изменилась, похудела до неузнаваемости, а голос-то её!
— Бабушка, знаешь, я получил пятёрку! — сообщает он не без гордости и с сознанием, что лучшего подарка для неё быть не может.
— По какому предмету? — интересуется Лидия Гавриловна, поглядывая на меня. Её улыбка, хотя и даётся ей с большим трудом, искренняя, благодарная.
— По математике.
— Галина Платоновна поставила?
— Нет, не она, — обижается Руслан. — Наш математик Олег Несторович. Он зря не поставит.
— Лидия Гавриловна, Руслан председатель кружка занимательной математики, — вставляю.
Старушка кивком благодарит за такую приятную весть, но смотрит на меня упорно, сосредоточенно и со скрытой обидой: зачем, мол, обманываешь, неужели думаешь, что я лишилась рассудка?
— Да, честное слово, — спешу заверить больную. — Я сама узнала об этом случайно, от самого математика.
Странная вещь, и Трофим Иларионович принимает моё сообщение только как подарок для больной. Не верит! Оборачиваюсь за помощью к Руслану.
Мальчик доволен, кивает головой:
— Точно, по-честному.
Перехватываю взгляд Багмута-старшего. В нём, кажется мне, вопрос: «От самого математика? Того новенького, молодого?». Краснею, почему, не знаю.
— Галина Платоновна, вы об этом не писали ни мне, ни матери, — замечает как бы вскользь Багмут.
«О чём? — хочу спросить и ещё больше краснею. — О самом математике? Что с вами, Трофим Иларионович, он мне ни капельки не нравится, ни настолечко».
Хотела, но понимаете… — не узнаю своего голоса, прозвучавшего стеснённо, неуверенно.