— Алло! Вас слушают, — женский голос.
Не туда попала, перепутала номер? Какое наказание! Вращаю диск медленно, осторожно. На другом конце провода подняли трубку.
— Вас слушают!..
Тот же женский голос. Ну, это уж чересчур! Неужели?.. Гнетущая досада сменяется острой болью.
— Трофим Иларионович очень занят? — спрашиваю на всякий случай.
— А кто спрашивает?
— Какая разница кто, — отвечаю и категорически. — Пригласите Трофима Иларионовича к телефону.
— Простите, но его нет. Он поехал к сыну.
— Давно?
— Только что.
— На Репинский?
— Ну да.
Везёт же! Мчусь на всех парах, вскакиваю в полупустой автобус, чтобы догнать профессора, поговорить с ним без свидетелей. Езды всего-навсего две остановки, а мне кажется, что еду бесконечно долго и в противоположную сторону.
Вспоминаю слова из предпоследнего письма Трофима Иларионовича: «Скучаю и по Вас, Галина Платоновна». В тот день я избегала встречи с Оксаной. Мне казалось, что состою в сговоре с Багмутом, предаю её. Я думала об этих словах, вертела их так и сяк, искала подтекст, издевалась над самой собой: «Он же не пишет «по Вас», а «и по Вас»! Тут же: «Галка, чучело ты гороховое, не станет же он писать прямо: «Скучаю по Вас».
Площадь Карла Маркса. На следующей выхожу. «Скучаю и по Вас, Галина Платоновна». А эта дама? «Алло, вас слушают…» С какой стати она осталась в квартире одинокого мужчины? А может, она сейчас не одна, там наверное и коллеги, знакомые профессора?.. Оксана почувствовала себя лишней и ушла…
Обхожу безлюдный с оголёнными деревьями сквер, сворачиваю направо, чтобы выйти через проходной двор прямо к дому тёти Ани. Лишь теперь меня охватывает волнение, думаю, как я себя поведу в присутствии Оксаны, если Трофим Иларионович уже успел прийти? Нужно будет прикидываться. Фу, как это противно! А придётся. Ведь час назад я дала Оксане пощёчину, требовала, чтобы она забыла о Багмуте. Не покажется ли Оксане, что я сама влюбилась и всё, что говорила. — хитрость маленького рыженького лисёнка?
Влюблена ли я в Трофима Иларионовича? Благоглупость! Конечно, мне приятно, что в какой-то степени ему (именно ему!) нужна. Бывает же, что одна единственная встреча поворачивает по-другому всю жизнь, становится определяющей. Не знала я Багмута, не думала о нём, теперь… Сама себе, выходит, противоречу? Ещё как! Боюсь признаться, что влюблена.
Ждёт. Издали узнаю. Догадливый! А может, звонил тёте Ане? Скорее всего так. Ускоряю шаг и тут же замедляю его. Сильно волнуюсь. Обдумываю, с чего начать разговор. Притворившись, что никого не заметила, направляюсь прямо к дверям.
— Галина Платоновна…
Останавливаюсь. Выжимаю из себя три слова: «Ах, это вы?..» Произношу их сдержанно, удивлённо, а дальше: «Звонила. Какая-то женщина сидит у вас…»
У него измученный вид, небрит, под глазами тёмные круги. Похоронил мать! Одно дело, когда готовишься к этому неизбежному, другое, когда оно совершилось.
Взглянув на часы, Багмут спрашивает, нет ли у меня желания до того, как он заберёт Руслана домой, пройтись немного.
— Половина седьмого? Поздновато, но немного, пожалуй, можно, — соглашаюсь.
— Дома вы когда спать ложитесь?
— Когда придётся.
— А Руслан?
— Ровно в десять.
Трофим Иларионович просит рассказать о сыне то, что, как догадывается, я в своих письмах скрывала.
— Видите ли, — замялась я.
Моё замешательство вызвало у Багмута улыбку.
— Если б за четыре с лишним месяца Руслан на самом деле ничего не натворил, то вас можно было бы причислить к лику святых. Для того, чтобы он получил ту самую пятёрку, вам пришлось немало вытерпеть. Не взыщите, — разводит он руками. — Сами обрекли себя на такие муки.
— Какие же муки! Мне с Русланом хорошо, славный он мальчик и вовсе не «трудный». Обыкновенный живой мальчишка. У нас «на кратер» его ни разу не сажали.
— Кратер?! Что же это такое? — свёл он брови.
— Так у нас дети называют переднюю парту, где находятся под бдительным оком учителя.
— Выдумщики! — восхищается профессор.
Входим в сквер, гуляем по запорошенной снегом дорожке, и я, сама не желая этого, рассказываю о побеге Руслана в Одессу. Тут же спешу добавить: об этом в Сулумиевке, кроме меня и директора школы, никто не знает.
Багмут слушает, поглядывая на медленно падающие снежинки. Когда умолкаю, он ещё долго продолжает шагать в глубоком молчании. А у меня где-то в закоулках мозга вызревает мысль: «Сейчас спрошу о даме! Сейчас…»
— Мне нравится ваш директор, Галина Платоновна, — берёт он вдруг мою руку в свою. — Судя по вашим рассказам и письмам, Павел Власович думающий педагог. Знаете, он мне напоминает… Макаренко, Сухомлинского, да, да, именно их. — Багмут вновь умолк, прошёл ещё немного, затем продолжал: — Исследовательские институты, кафедры, обобщение опыта — прекрасно, крайне нужно, но корни педагогики всё-таки по-настоящему развиваются, растут непосредственно у родника, питаются его живительной влагой.