Прибежал как-то Руслан к Савчуку домой встревоженный: на стройке простой, цемента не подвезли. Успокоился немного, осмотрелся, а тут — горка пластинок. «Дуэт Одарки Карася у вас есть?» — спрашивает. «А как же! «Запорожец за Дунаем» слушать любим».
— Поставил я пластинку, включил… — продолжал прораб. — Пацан слушает, задумался. Глаза у него, заприметил я, где-то далеко отсюда. Потом говорит: «это моя мама с Юрием Гулым». Мальчик, думаю себе, фантазирует. Сами знаете, какие они, Галина Платоновна, выдумщики!.. Сашенька мой, к примеру скажу, дважды в космос по заданию правительства летал звёзды считать. Сто штук, говорит, их там. Маленький ещё, знает, что сто — много, вот и насчитал столько… Пятьдесят лет мне с хвостиком, а дитенку моему, Галина Платоновна, и шести нет. Курам на смех, разве не так?
— Ну и что? Ничего такого, — доказываю, поглядывая на будильник.
— Ещё две минуты… Да. Так вот, думаю, фантазирует ваш Руслан. Потом вижу — о нет! И другие её арии называет. Тогда я ему вопрос: есть ли, мол, у Галины Платоновны проигрыватель? «Есть», — отвечает. Беру пластинку с дуэтом Одарки и Карася, в газетку аккуратненько её, и говорю: «Вот тебе от меня, Багмут, подарок». А он шарахнулся в сторону, головой замотал. «Нет, — говорит, — не возьму». — «Почему?» — разбирает меня интерес. Руслан в ответ: «Галина Платоновна расстроится, когда слушать будет». Так и не взял…
«Галина Платоновна расстроится, когда слушать будет». Что имел в виду Руслан? То, что за него буду переживать, или другое? В разговоре со мной он отца, бабушку и тётю, Валентину Иларионовну, часто вспоминает, а про мать — ни слова. Разве, если сама о ней заговорю…
— Сидите, сидите, я сам выйму термометр, сам, — машет Виталий Максимович рукой.
Жду. Прораб что-то слишком долго рассматривает ртутный столбик.
— Сорок? Виталий Максимович, сорок?
— Да, многовато. К утру, увидите, всё станет на место. Организм, понимаете, борется. Это, известно, закон…
Как ни тянулось время в ту ночь, но всё же оно шло. Будильник, казалось мне, останавливался только тогда, когда мы с Виталием Максимовичем рассматривали ртутный столбик. Затем оно снова отправлялось в бесконечный путь.
Семь месяцев живёт у меня Руслан. Много это или мало? Трудно сказать, смотря чем измерять. Время… Для философа это длительность бытия, а для меня — дети, уроки, мастерские, Руслан, письма…
Уже без четверти пять. Через часика два-три из райцентра приедет педиатр. Советую Виталию Максимовичу отправиться домой, отдохнуть перед работой — отказывается.
Зимние рассветы медлительные. Солнце то пробивается, то тонет в густой мгле. Оттого нежно-белый снег приобретает голубой оттенок.
Посмотришь вдаль — неописуемая красота. Холм, который огибает ручей, кажется, прикрыт прозрачной сеткой из синего тюля, а дальше, у горизонта, чернеет в строгом молчании зубчатый, с розовым верхом лес. Тут и там вьются над крышами дымки — зима, мороз…
Говорят, мир выглядит красивым тогда, когда этого хочет твоё сердце. Я бы не сказала, что всегда так. Вокруг поэтическая красота, а настроение у меня мрачное — стою на улице и жду машину. Только что был врач, поставил новый диагноз: крупозное воспаление лёгких, и потребовал немедленно отправить Руслана в больницу.
Температура перескочила за сорок. Виталий Максимович побежал к председателю колхоза за машиной.
— Оденьте его потеплее, в одеяло закутайте, а я мигом, — сказал он.
— Может быть, подождать, пока подъедет машина? — спросила я, сжимая губы, чтобы не расплакаться. — Он и так весь в поту.
— Пожалуй, — быстро согласился Виталий Максимович уже в дверях. — Машина подождёт.
Руслан после ухода врача не уснул. Лежал с опущенными веками, тяжело дышал.
— Руслан, — нагнулась я к нему. — Доктор настаивает, чтобы тебя поместить в больницу. Слыхал? Денька на два всего…
Мальчик не отозвался. То ли не понимал меня, то ли настолько ослаб, что не в силах был говорить.
— Я буду там с тобой.
Он не отреагировал и на это. Тогда я выбежала на улицу.
Весть о том, что Руслана забирают в больницу, быстро разнеслась по селу. Первой явилась мать Лёни Вереса, Дарья Фоминична. Последнее время её имя в селе упоминалось обязательно с насмешкой — «трижды шестнадцать — шестьдесят четыре». Подошла тихо, как тень, кивнула и, постояв с минуту, протянула мне какой-то белый свёрток.
— Что это, Дарья Фоминична?